Ожерелье королевы
Шрифт:
— Хорошо! Маркиз, — начал Калиостро глухим голосом, полузакрыв глаза, неподвижно устремленные в одну точку, — вы умрете от яда, заключенного в кольце, которое вы носите на руке. Вы умрете…
— А если я его выброшу? — прервал Кондорсе.
— Выбросьте.
— Но ведь вы признаете, что это очень легко сделать?
— Так выбросьте ж его, говорю вам.
— Да, да, маркиз, — воскликнула г-жа Дюбарри, — ради Бога, выбросьте этот гадкий яд, выбросьте его хотя бы ради того только, чтобы уличить во лжи этого зловещего пророка, который нас всех огорчает своими предсказаниями! Ведь если вы его выбросите, то несомненно вы будете отравлены не им; а так как господин де Калиостро уверяет, что вам грозит смерть именно от этого яда, то поневоле господин де Калиостро окажется солгавшим.
— Графиня права, — сказал граф де Хага.
— Браво, графиня, — заметил Ришелье. — Ну же, маркиз, выбросьте этот яд, а не то теперь, когда я знаю, что вы носите на руке смерть человека, я буду дрожать всякий раз, как мне придется чокаться с вами. Кольцо может открыться само… Э-э!..
— А стаканы, когда чокаешься, так близки друг от друга, — продолжал Таверне. — Выбросьте, маркиз, выбросьте.
— Это бесполезно, — спокойно заметил Калиостро, — господин де Кондорсе не выбросит его.
— Нет, — сказал маркиз. — Я не расстанусь с ним, это правда; но не потому, чтобы я хотел помогать судьбе, а потому, что Кабанис приготовил для меня этот единственный в своем роде яд, представляющий затвердевшую благодаря игре случая субстанцию, а этот случай, может быть, не повторится. Вот почему я не выброшу этот яд. Торжествуйте, если хотите, господин де Калиостро.
— Судьба, — заметил тот, — всегда находит верных пособников, помогающих приводить в исполнение ее приговоры.
— Итак, я умру отравленным, — сказал маркиз. — Ну что же, да будет так. Не всякий, кто хочет, может умереть таким образом. Вы мне предсказываете исключительную смерть: немного яду на кончике языка, и я перестану существовать. Это уже не смерть, это — минус жизнь, как говорится у нас в алгебре.
— Мне вовсе не нужно, чтобы вы страдали, сударь, — холодно отвечал Калиостро.
И он знаком показал, что не хочет пускаться в дальнейшие подробности, по крайней мере, относительно г-на де Кондорсе.
— Сударь, — сказал тогда маркиз де Фаврас, перегибаясь всем туловищем через стол и точно желая сделать шаг вперед навстречу Калиостро, — кораблекрушение, выстрел и отравление — у меня от этого даже слюнки текут. Не сделаете ли вы одолжение предсказать и мне какой-нибудь миленький конец в таком же роде?
— О господин маркиз, — сказал Калиостро, который начинал волноваться под влиянием иронии, — вы напрасно стали бы завидовать эти господам, так как, клянусь честью дворянина, вам предстоит кое-что получше…
— Получше! — воскликнул со смехом г-н де Фаврас. — Берегитесь, вы берете на себя слишком много: что может быть хуже моря, выстрела и яда! Это трудно.
— Еще остается веревка, — любезно заметил Калиостро.
— Веревка! О, что вы такое говорите!
— Я говорю, что вы будете повешены, — отвечал Калиостро в припадке какого-то пророческого экстаза, с которым он не мог более совладать.
— Повешен! — повторили все присутствующие. — Черт возьми!
— Вы забываете, сударь, что я дворянин, — сказал несколько охлажденный от своего пыла де Фаврас. — И если вы случайно говорите о самоубийстве, то я предупреждаю вас, что надеюсь до последней минуты настолько сохранить самоуважение, чтобы не пользоваться веревкой, пока у меня будет шпага.
— Я говорю не о самоубийстве, сударь.
— Значит, о казни?
— Да.
— Вы иностранец, сударь, и потому я извиняю вас.
— За что?
— За ваше неведение. Во Франции дворянам отрубают голову.
— Вы об этом договоритесь с палачом, сударь, — отвечал Калиостро, уничтожив своего собеседника этим резким ответом.
Все присутствующие замолчали; казалось, ими овладела некоторая нерешительность.
— Знаете, я трепещу, — сказал г-н де Лонэ, — мои предшественники вытянули такой печальный жребий, что я не жду для себя ничего хорошего, если начну шарить в том же мешке, что и они.
— В таком случае, вы благоразумнее их, если не хотите знать тайну будущего. Вы правы; хороша ли она или дурна, будем чтить тайну Создателя.
— О господин де Лонэ, — заметила г-жа Дюбарри, — я надеюсь, что вы будете не менее мужественны, чем эти господа.
— Я также надеюсь, — склоняясь перед графиней, сказал де Лонэ. — Итак, сударь, — продолжал он, обращаясь к Калиостро, — прошу вас одарить и меня гороскопом.
— Это не трудно, — отвечал Калиостро, — удар топором по голове, и все будет кончено.
Столовую огласил крик ужаса. Де Ришелье и Таверне умоляли Калиостро не продолжать, но женское любопытство одержало верх.
— Право, если послушать вас, граф, — сказала г-жа Дюбарри, — все человечество должно окончить жизнь насильственной смертью. Нас здесь восемь человек, и из восьми уже пятеро осуждены вами!
— О, как же вы не понимаете, что это делается умышленно; мы все посмеиваемся, — сказал г-н де Фаврас, действительно силясь рассмеяться.
— Конечно, смеемся, — подтвердил граф де Хага, — будь то правда или ложь.
— Я тоже желала бы посмеяться, — сказала г-жа Дюбарри, — так как мне не хотелось бы своей трусостью опозорить все наше общество. Но, увы, я только женщина и не могу надеяться на честь сравняться с вами трагичностью жизненного конца. Женщины умирают в своей постели. Увы, моя смерть, смерть старой женщины, печальной, всеми забытой, будет худшей из всех, не правда ли, господин де Калиостро?
Она произнесла эти слова с колебанием, желая не только словами, но всем своим внешним видом дать пророку повод возразить; но Калиостро не спешил успокоить ее.
Любопытство оказалось сильнее беспокойства, и она уступила ему.
— Ну же, господин де Калиостро, — продолжала г-жа Дюбарри, — отвечайте мне.
— Как же вы хотите, чтобы я отвечал вам, сударыня, когда вы не спрашиваете меня?
Графиня с минуту колебалась.
— Но… — начала она.
— Что же, — прервал ее Калиостро, — вы спрашиваете или нет?