Ожерелье королевы
Шрифт:
— Тюрьму! Ссылку! — вскричала Олива в ужасе.
— Тут нет ничего непоправимого; я приму предосторожности, чтобы скрыться в безопасное место.
— Разве вас также потревожат?
— А как же! Разве этот безумец не выдаст меня сейчас же? Ах, бедная моя Олива! Эта мистификация нам дорого обойдется.
Олива залилась слезами.
— Но мне то, мне-то, — говорила она, — не сидится ни минуты на месте! Что за бешеный характер! О, дьявол! Знаете, я просто одержима бесом. Из одной беды я попадаю в другую.
— Не отчаивайтесь, постарайтесь только избегнуть огласки.
— О, теперь я притаюсь в доме своего покровителя. А если я ему во всем сознаюсь?
— Прекрасная идея! Человеку, который держит вас чуть не под стеклом, стараясь скрыть от вас свою любовь; человеку, ожидающему одного вашего слова, чтобы открыто боготворить вас, — такому человеку вы сознаетесь, что позволили себе подобную неосторожность с другим! Заметьте, я говорю «неосторожность», а что заподозрит он?
— Боже мой, вы правы!
— Даже больше: это дело получит огласку, судебное расследование может пробудить у вашего покровителя сомнения. Кто знает, не выдаст ли он вас, чтобы приобрести благосклонность двора?
— О!
— Допустим, что он просто-напросто выгонит вас, что с вами будет?
— Я знаю, что погибла.
— А когда узнает об этом господин де Босир… — медленно проговорила Жанна, наблюдая за действием этого последнего удара.
Олива подпрыгнула на месте. Резким движением она разрушила все замысловатое сооружение своей прически.
— Он меня убьет. О нет, — шептала она, — я сама себя убью. Вы не можете меня спасти, — проговорила она с отчаянием, обернувшись к Жанне, — так как погибли сами.
— У меня, — отвечала Жанна, — есть в глуши Пикардии маленький клочок земли. Если б можно было до огласки, тайно от всех достичь этого убежища, то, быть может, еще была бы некоторая надежда.
— Но этот сумасшедший вас знает и всегда найдет.
— О, если бы вы уехали и были спрятаны, если бы вас нельзя было найти, то я уже не боялась бы этого безумца. Я громко сказала бы ему: «Вы не своем уме, если говорите такое; докажите!», что было бы для него невозможно; а тихонько я сказала бы ему: «Вы подлец!»
— Я уеду когда и как вы пожелаете, — сказала Олива.
— Я думаю, что это будет благоразумно, — подтвердила Жанна.
— Надо ехать сейчас?
— Нет, подождите, пока я все приготовлю. Спрячьтесь, не показывайтесь никому, даже мне. Прячьтесь даже от вашего отражения в зеркале.
— Да, да, положитесь на меня, милый друг.
— И начнем с того, что вернемся домой; нам больше нечего сказать друг другу.
— Вернемся. Сколько надо времени для приготовлений?
— Не знаю. Но запомните одно: с сегодняшнего дня до самого вашего отъезда я не покажусь больше у окна. Если же вы меня увидите, то знайте, что уедете в тот же день, и будьте готовы.
— О да, благодарю, мой добрый друг.
Они медленно возвращались на улицу Сен-Клод. Олива не осмеливалась заговорить с Жанной, а Жанна слишком глубоко задумалась, чтобы разговаривать с Олива.
Подъехав к дому, они обнялись; Олива смиренно попросила у своей подруги прощения за все несчастья, которые она навлекла на нее своей ветреностью.
— Я женщина, — отвечала г-жа де Ламотт, пародируя латинского поэта, — и ничто женское мне не чуждо.
XV
БЕГСТВО
Олива сдержала свое обещание.
Сдержала свое обещание и Жанна.
Со следующего дня Николь полностью скрыла от всех свое существование: никто не мог заподозрить, что кто-то живет в доме на улице Сен-Клод.
Она неизменно пряталась за занавеску или за ширмы, плотно закрывала окно, вопреки стремившимся ворваться в него веселым солнечным лучам.
Жанна, со своей стороны, приготовила все, зная, что на следующий день должен был наступить срок первого взноса в пятьсот тысяч ливров: она старалась обставить все таким образом, чтобы быть вполне неуязвимой в тот день, когда бомба взорвется.
Дальше этой страшной минуты ее соображения не простирались.
Она всесторонне обдумала вопрос о бегстве, которое хотя и было нетрудным, но явилось бы самым веским доказательством ее вины.
Оставаться, оставаться на своем месте не двигаясь, как на поединке в ожидании удара противника; оставаться, будучи готовой пасть, но с надеждой уничтожить своего врага, — таково было решение графини.
Вот почему на другой день после своей беседы с Олива она показалась около двух часов у своего окна, чтобы сообщить лжекоролеве, что следовало быть готовой бежать вечером.
Невозможно описать радость и страх Олива. Необходимость бежать означала опасность; возможность бежать означала спасение.
Она послала пылкий воздушный поцелуй Жанне и занялась приготовлениями, то есть собрала в маленький узелок кое-какие ценные вещи своего покровителя.
Подав сигнал, Жанна исчезла из дому, чтобы позаботиться о карете, которой будет вверена драгоценная участь мадемуазель Николь.
Это было все; самый любопытный наблюдатель не обнаружил бы других признаков сговора двух подруг, сигналы которых обычно были столь красноречивы.
Задернутые шторы, закрытые окна, мелькающий в них допоздна огонек. Потом какой-то шелест, какие-то таинственные звуки, какое-то движение; за ними последовали мрак и тишина.
Одиннадцать часов пробило на колокольне святого Павла. Ветер с реки доносил до улицы Сен-Клод мерный и заунывный бой часов, когда Жанна приехала на улицу Сен-Луи в почтовом экипаже, запряженном тремя сильными лошадьми.
Закутанный в плащ человек, сидевший на козлах, указывал дорогу кучеру.
Жанна дернула человека за край плаща и велела остановиться на углу улицы Золотого Короля.