Ожерелье королевы
Шрифт:
— О, у меня они также есть, — сказал Калиостро, — и мои подозрения стоят ваших, сударыня.
С этими словами он отпустил ее едва приметным движением руки.
Она стала спускаться; но вдоль этой лестницы, еще недавно безлюдной и темной, теперь через равные промежутки стояли со свечами в руках два десятка лакеев, перед которыми Калиостро раз десять громко назвал ее госпожой графиней де Ламотт.
Она вышла, дыша яростью и местью, как василиск, извергающий пламя и яд.
XVI
ПИСЬМО И РАСПИСКА
Следующий день был последним сроком платежа, назначенным самой королевой ювелирам Бёмеру и Боссанжу.
Так как в письме ее величества им предписывалось соблюдать осторожность, то ювелиры ждали, пока к ним прибудут пятьсот тысяч ливров.
А поскольку для всех торговых людей, как бы богаты они ни были, получение пятисот тысяч ливров представляет дело большой важности, то компаньоны приготовили расписку, начертанную лучшим каллиграфом их фирмы.
Но расписка оказалась лишней: никто не пришел получить ее в обмен на пятьсот тысяч ливров.
Ночь прошла весьма тревожно для ювелиров, не перестававших ожидать какого-нибудь посланца; но надежды почти не было. У королевы, впрочем, бывали разные необыкновенные прихоти; ей приходилось соблюдать тайну, и посланный мог приехать после полуночи.
Утренняя заря развеяла несбыточные ожидания Бёмера и Боссанжа. Боссанж решил отправиться в Версаль; компаньон уже ждал его в глубине кареты.
Бёмер попросил провести его к королеве. Ему отвечали, что если у него нет приглашения на аудиенцию, то он не может быть допущен.
Удивившись и встревожившись, он стал настаивать, и так как он знал, с кем имеет дело, и ловко умел вручить кому следует в передних какой-нибудь бракованный камешек, то ему оказали содействие и поместили его на пути королевы с прогулки по Трианону.
Действительно, Мария Антуанетта, еще полная трепета после того свидания с Шарни, где она сделалась возлюбленной, не став любовницей, — Мария Антуанетта, говорим мы, возвращалась к себе, сияющая, с полным радости сердцем, как вдруг заметила несколько сокрушенное, но полное почтительности лицо Бёмера.
Королева послала ему улыбку, которую он истолковал в самом благоприятном для себя смысле и осмелился просить о краткой аудиенции. Королева назначила ему явиться в два часа, то есть после ее обеда. Он пошел сообщить эту превосходную новость Боссанжу, который остался в карете: у него был флюс, и он не хотел показывать королеве столь безобразную физиономию.
— Вне всякого сомнения, — говорили они друг другу, перетолковывая каждое движение, каждое слово Марии Антуанетты, — вне всякого сомнения, в ящике у ее величества лежит сумма, которую она не могла получить вчера; она назначила прием в два часа, потому что будет тогда одна.
И они, подобно героям известной басни, уже гадали, как будут увозить полученную сумму: в банковских билетах, золотом или серебром.
Пробило два часа, ювелир был на своем посту; его ввели в будуар ее величества.
— Что такое, Бёмер, — сказала ему королева еще издали, как только увидела его, — вы хотите говорить со мной о драгоценностях? Так знайте, что вы попали в очень неудачную минуту…
Бёмер подумал, что в комнате кто-нибудь спрятан и королева боится быть услышанной. Он принял понимающий вид и стал оглядывать комнату.
— Да, ваше величество.
— Что вы ищете? — спросила с удивлением королева. — У вас есть какая-то тайна, не так ли?
Он ничего не ответил, несколько растерявшись от такой скрытности.
— Та же тайна, что и прежде, какая-нибудь драгоценность на продажу? — продолжала королева. — Что-нибудь несравненное? Да не бойтесь же: никто нас не услышит.
— В таком случае… — пробормотал Бёмер.
— Ну что же?
— В таком случае я могу сказать вашему величеству…
— Да говорите скорее, любезный Бёмер.
— Я могу сказать вашему величеству, что королева вчера забыла про нас, — сказал он, показав в благодушной улыбке желтоватые зубы.
— Забыла? О чем вы? — спросила с удивлением королева.
— Вчера… был срок…
— Срок!.. Какой срок?
— О, простите, ваше величество, если я позволяю себе… Я знаю, что это нескромно. Быть может, ваше величество не были готовы. Это было бы большим несчастьем; но в конце концов…
— Послушайте, Бёмер, — воскликнула королева, — я не понимаю ни слова из того, что вы говорите. Объяснитесь же, милейший.
— Вероятно, ваше величество изволили забыть… Это вполне естественно, среди стольких забот.
— О чем я забыла, еще раз вас спрашиваю?
— Вчера был срок первого взноса за ожерелье, — робко сказал Бёмер.
— Так вы продали ваше ожерелье? — спросила королева.
— Но… — проговорил Бёмер в изумлении глядя на нее, — мне кажется, что да.
— И те, кому вы его продали, не заплатили вам, бедный Бёмер. Тем хуже для них. Эти люди должны поступить, как я: не будучи в состоянии купить ожерелье, они должны отдать его вам, оставив в вашу пользу задаток.
— Как?.. — пролепетал ювелир, который зашатался, как неосторожный путешественник, пораженный солнечным ударом в Испании. — Что я имею честь слышать от вашего величества?
— Я говорю, бедный мой Бёмер, что если десять покупателей возвратят вам ваше ожерелье, как возвратила его я, оставляя вам двести тысяч ливров отступного, то это составит два миллиона плюс ожерелье!
— Ваше величество, — воскликнул Бёмер, обливаясь потом, — вы говорите, что отдали мне ожерелье?
— Ну да, я говорю это, — спокойно подтвердила королева. — Что с вами?