Ожерелье королевы
Шрифт:
Те из читателей этой книги, кто помнит историю Бальзамо и Жильбера, вероятно, не забыли, что г-н де Бретейль, соперник и личный враг г-на де Рогана, давно выжидал случая нанести смертельный удар своему противнику.
Дипломатия имеет то преимущество перед фехтованием, что в этом последнем искусстве ответный удар — удачный или неудачный — должен быть нанесен без промедления, между тем как дипломаты имеют в своем распоряжении целых пятнадцать лет, а если понадобится, и более, чтобы приготовить ответный удар и сделать его по возможности смертельным.
Господин де Бретейль, испросивший у короля аудиенцию час назад, застал его величество одевающимся к мессе.
— Великолепная погода, — весело сказал Людовик XVI, как только увидел входящего в кабинет дипломата, — настоящая погода для Успения: поглядите, на небе ни облачка.
— Я в отчаянии, что должен омрачить спокойствие вашего величества, — ответил министр.
— Ну, — воскликнул король, начиная хмуриться, — плохо же начинается день! Что такое случилось?
— Ваше величество, я очень затрудняюсь, как сообщить вам то, что желал бы… тем более это, на первый взгляд, не входит в мое ведение. Речь идет о краже, которая должна была бы касаться начальника полиции.
— Кража! — сказал король. — Вы хранитель печатей, а воры всегда в конце концов попадают в руки правосудия. Это касается господина хранителя печатей, то есть вас; говорите.
— Что ж, ваше величество, речь идет вот о чем. Ваше величество слышали про бриллиантовое ожерелье?
— Принадлежащее господину Бёмеру?
— Да, ваше величество.
— То, от которого королева отказалась?
— Именно.
— Благодаря этому отказу у меня есть прекрасный линейный корабль «Сюфрен», — сказал король, потирая руки.
— Так вот, ваше величество, — сказал барон де Бретейль, оставаясь равнодушным к тому удару, который намеревался нанести королю, — это ожерелье украдено.
— А, очень жаль, очень жаль, — сказал король. — Дорогая вещь; но эти бриллианты легко узнать. Раздробить их на части значило бы потерять плоды кражи. Их оставят целыми, и полиция найдет их.
— Ваше величество, — прервал его барон де Бретейль, — это не простая кража. Ходит много разных слухов.
— Слухов! Что вы хотите сказать?
— Ваше величество, говорят, что королева оставила у себя ожерелье.
— Как оставила? Она отказалась от него при мне, не пожелав даже взглянуть на него. Это безумие, нелепость, барон; королева его не оставила у себя.
— Ваше величество, я употребил не настоящее слово. Клевета так мало щадит коронованных особ, что выражения, в которые ее облекают, слишком оскорбительны для королевского слуха. Слово «оставила»…
— Послушайте, господин де Бретейль, — с улыбкой сказал король, — я надеюсь, никто не говорит, что королева украла бриллиантовое ожерелье?
— Ваше величество, — с живостью возразил г-н де Бретейль, — говорят, что королева тайно возобновила переговоры о покупке ожерелья, прекращенные ею при вас; говорят — излишне повторять вашему величеству, насколько я, движимый чувством почтения и преданности, презираю эти гнусные предположения, — итак, говорят, что ювелиры получили от ее величества королевы расписку в том, что она оставляет у себя ожерелье.
Король побледнел.
— Говорят! — повторил он. — Но чего только не говорят! Все же меня это удивляет! — воскликнул он. — Если б даже королева тайно от меня купила ожерелье, то и тогда я не осуждал бы ее. Королева — женщина, а это ожерелье редкая и бесподобная вещь. Благодарение Богу, королева может истратить полтора миллиона на свой туалет, если бы у нее явилось такое желание. Я дам на это свое одобрение; единственно в чем она не права, — это в том, что скрыла от меня свое желание. Но не дело короля вмешиваться в эти подробности; это касается только мужа. Муж побранит свою жену, если захочет или сможет, и я ни за кем не признаю права вмешиваться или злословить на этот счет.
Барон склонился перед благородством и силой королевских слов. Но твердость Людовика XVI была только кажущейся. Проявив ее, он тотчас же снова выказал нерешительность и тревогу.
— Кроме того, — сказал он, — что вы такое говорите про кражу?.. Вы, кажется, сказали «кража»? Если бы произошла кража, то ожерелье не могло бы быть в руках королевы. Будем логичны.
— Гнев вашего величества сковал мне уста, — сказал барон, — и я не мог докончить.
— Мой гнев? Я в гневе? Для этого, барон… барон…
И добродушный король громко расхохотался.
— Знаете что, продолжайте и скажите мне все: даже что королева продала ожерелье ростовщикам. Бедной женщине часто бывают нужны деньги, а я не всегда даю их ей.
— Именно об этом я и хотел иметь честь сказать вашему величеству. Два месяца назад королева просила пятьсот тысяч ливров через господина де Калонна, а ваше величество отказали ей.
— Это правда.
— Так вот, ваше величество, эти деньги, по слухам, предназначались для первого трехмесячного взноса, оговоренного при покупке ожерелья. Не получив денег, королева отказалась платить.
— И… — подхватил король, понемногу заинтересовываясь, как это случается всегда, когда сомнительность сменяется некоторым правдоподобием.
— Здесь, ваше величество, начинается та история, которую мое усердие велит мне рассказать вам.
— Что! Вы говорите, что история только начинается? В чем же дело, Боже мой? — воскликнул король, выдавая таким образом свое смущение перед бароном, который не замедлил воспользоваться этим преимуществом.
— Ваше величество, говорят, что королева обратилась за деньгами к одному лицу.
— К кому? К какому-нибудь ростовщику, не так ли?
— Нет, ваше величество, не к ростовщику.
— Боже мой! Вы говорите мне это каким-то странным тоном, Бретейль. А, я догадываюсь! Это иностранная интрига: королева просила денег у своего брата, у своей семьи. Тут замешана Австрия.
Известно, как щепетилен был король относительно всего, что касалось венского двора.
— Это было бы лучше, — возразил г-н де Бретейль.
— Что значит лучше! Но у кого же могла королева просить денег?