Ожерелье королевы
Шрифт:
— Он был так влюблен, — продолжала со вздохом Олива, — что каждое дерево в Трианоне знало о его любви…
— Ну, а вы его больше не любили?
— Наоборот, любила сильнее, чем когда-либо; эта любовь и погубила меня. Я красива, горда и, когда захочу, умею быть дерзкой. Я скорее готова положить голову на плаху, чем допустить, чтобы про меня сказали, будто я покорно склоняю ее.
— У вас мужественное сердце, Николь.
— Да было когда-то… в то время, — сказала со вздохом молодая женщина.
— Этот разговор вас огорчает?
— Нет, наоборот, мне приятно мысленно вернуться в свою молодость. Жизнь наша напоминает реку: самая мутная начинается из чистого источника. Продолжайте же и не обращайте внимания на случайный вздох, вылетевший из моей груди.
— О, — сказало голубое домино, и его маска слегка дрогнула, как бы от появившейся на его губах улыбки, — о вас, Жильбере и еще об одном лице я знаю, бедное дитя мое, только то, что вы знаете сами.
— В таком случае, — воскликнула Олива, — скажите мне, почему Жильбер исчез из Трианона? И если вы мне это скажете…
— …то вы убедитесь в чем-то? В таком случае я вам ничего не скажу, а вы будете убеждены в этом еще сильнее.
— Почему?
— Спросив меня, почему Жильбер покинул Трианон, вы совсем не хотели получить подтверждение чему-то. Нет, вы хотели услышать нечто, о чем вы не знаете, но узнать очень хотите.
— Правда.
Но вдруг Олива вздрогнула еще сильнее, чем прежде, и судорожно схватила руки господина в голубом домино.
— Боже мой, Боже мой! — воскликнула она.
— Что с вами?
Николь решилась, по-видимому, отогнать от себя мысль, так взволновавшую ее.
— Ничего.
— Нет, вы хотели у меня что-то спросить.
— Да, скажите мне совершенно откровенно, что стало с Жильбером?
— Разве вы не слышали, что он умер?
— Да, но…
— Ну да. Он умер.
— Умер? — с сомнением переспросила Николь и тотчас же продолжала, вздрогнув так же сильно, как минутой раньше. — Ради Бога, сударь, окажите мне одну услугу…
— Две, десять, сколько вам угодно, дорогая Николь.
— Я вас видела у себя два часа тому назад… Не правда ли, это были вы?
— Конечно.
— Два часа тому назад вы не старались прятать от меня свое лицо…
— Нисколько; я, напротив, старался, чтобы вы хорошенько разглядели меня.
— О, глупая я, глупая, ведь я не смотрела на вас! Глупая, безумная женщина! Настоящая женщина, как говорил Жильбер.
— Однако оставьте в покое ваши чудесные волосы. Пожалейте себя.
— Нет. Я хочу себя наказать за то, что смотрела на вас и не видела.
— Я вас не понимаю.
— Знаете ли, о чем я вас попрошу?
— Попросите.
— Снимите маску.
— Здесь? Это невозможно.
— О! Вы боитесь вовсе не того, что вас увидят другие. Там, за колонной, в тени галереи, вас не увидит никто, кроме меня.
— В таком случае что же удерживает меня?
— Вы боитесь, что я вас узнаю.
— Меня?
— И того, что я крикну: «Это вы, это Жильбер!»
— Вы и вправду сказали о себе: «Безумная, безумная женщина!»
— Снимите маску.
— Ну, так и быть, но при одном условии.
— Согласна на него заранее.
— Я хочу, чтобы и вы сняли свою маску…
— Я сниму ее. А если не сниму, то вы сорвете ее с меня.
Незнакомец не заставил дольше упрашивать себя: он прошел в темный уголок, указанный ему молодой женщиной, и там, сняв маску, остановился против Олива, которая с минуту не сводила с его лица глаз.
— Увы, нет, — сказала она, топнув ногой и стискивая руки так крепко, что ногти вонзились в ладони. — Увы, вы не Жильбер.
— А кто же я?
— Что мне за дело, раз вы не он!
— А если бы это был Жильбер? — спросил незнакомец, снова надевая маску.
— Если бы это был Жильбер!.. — страстно воскликнула молодая женщина.
— Да.
— Если бы он мне сказал: «Николь, вспомните о Таверне-Мезон-Руж». О, тогда!..
— И тогда?
— Для меня больше бы не существовало бы Босира.
— Я вам ведь сказал, милое дитя, что Жильбер умер.
— Ну что же? Может быть, это и к лучшему, — сказала со вздохом Олива.
— Да, Жильбер вас не полюбил бы, несмотря на всю вашу красоту.
— Вы хотите сказать, что Жильбер презирал меня?
— Нет, он скорее боялся вас.
— Возможно. Во мне была частица его души, а он себя знал так хорошо, что боялся меня.
— Значит, как вы сами это сказали, лучше, что он умер.
— К чему повторять мои слова? В ваших устах они меня оскорбляют. Почему же лучше, что он умер, скажите?
— Потому что теперь, дорогая Олива, — вы видите, я оставляю в покое Николь, — потому что теперь, дорогая Олива, перед вами будущее: счастливое, богатое, блестящее!
— Вы думаете?
— Да, если вы твердо решитесь на все, чтобы достичь того, что я обещаю вам.
— О, будьте покойны.
— Но не надо больше вздыхать, как вы вздохнули только что.
— Хорошо. Я взгрустнула о Жильбере, а так как на свете нет двух Жильберов и мой Жильбер умер, то я не буду больше грустить.
— Жильбер был молод, у него были все достоинства и недостатки молодости. А теперь…
— А теперь Жильбер так же молод, как и десять лет тому назад.
— Конечно, если он умер.