Ожерелье королевы
Шрифт:
— Поймите меня: я не прошу вас полюбить меня, а прошу вас согласиться на ту жизнь, которую я создам вам. Я буду исполнять все ваши прихоти, лишь бы вы время от времени исполняли мои. И вот вам одна из них.
— В чем же она заключается?
— Это черное домино, которое вы видите, — один немец, мой приятель.
— А!
— Коварный друг, отказавшийся ехать со мной на бал под предлогом мигрени.
— И которому вы также сказали, что не поедете?
— Именно.
— С ним дама?
— Да.
— Кто она?
— Я не знаю. Вы не возражаете, если мы подойдем поближе? Я хочу, чтобы вас приняли за немку; поэтому не открывайте рта, а не то он отгадает по вашему произношению, что вы чистокровная парижанка.
— Прекрасно. И вы будете интриговать его?
— Будьте уверены. Начните же с того, что показывайте мне на него кончиком вашего веера.
— Так?
— Да, прекрасно, и говорите мне при этом что-нибудь на ухо.
Олива повиновалась с безропотностью и пониманием, приведшими ее спутника в восторг.
Черное домино, на которое она указывала, стояло к залу спиной, беседуя со своей дамой. Глаза последней сверкали из-под маски; она заметила жест Олива.
— Смотрите, монсеньер, — тихо сказала она, — вот две маски, которых мы, по-видимому, интересуем.
— О, не бойтесь, графиня: нас невозможно узнать. Позвольте же мне, раз мы с вами на пути к гибели, позвольте мне еще раз повторить вам, что я не встречал женщины с более обворожительной талией, с более пламенным взглядом; позвольте мне сказать вам…
— Все, что говорится под маской?
— Нет, графиня, все, что говорится под…
— Не договаривайте, вы погубите свою душу… И к тому же нам грозит еще большая опасность — быть подслушанными нашими соглядатаями.
— Этими двумя соглядатаями! — воскликнул взволнованным голосом кардинал.
— Да, они решились наконец подойти к нам.
— Хорошенько измените свой голос, графиня, если нас заставят сказать что-нибудь.
— А вы, монсеньер, ваш.
Действительно, к ним подходили Олива и голубое домино. Последнее обратилось к кардиналу.
— Маска, — сказало оно и тотчас нагнулось к Олива, которая утвердительно кивнула головой.
— Что тебе нужно? — спросил кардинал, изменив голос.
— Моя дама, — отвечало голубое домино, — поручила мне предложить тебе несколько вопросов.
— Так говори скорее, — сказал г-н де Роган.
— Ваши вопросы будут, должно быть, очень нескромными, — пропищала тоненьким голосом г-жа де Ламотт.
— Они будут настолько нескромны, что ты не услышишь их, любопытная, — продолжало голубое домино и снова нагнулось к уху Олива, которая продолжала ту же игру.
Затем незнакомец обратился к кардиналу на безупречном немецком языке со следующим вопросом:
— Монсеньер, вы влюблены в вашу спутницу?
Кардинал вздрогнул.
— Вы, кажется, сказали «монсеньер»? — спросил он.
— Да, монсеньер.
— В таком случае вы ошибаетесь: я не тот, за кого вы меня принимаете.
— О нет, господин кардинал: не запирайтесь, это бесполезно. Если бы я лично и не знал вас, дама, кавалером которой я являюсь, поручает мне сказать вам, что она тоже узнала вас.
Он нагнулся к Олива и тихо сказал ей:
— Кивните утвердительно головой и повторяйте кивок каждый раз, как я пожму вашу руку.
Та сделала утвердительный жест.
— Вы удивляете меня, — начал совершенно сбитый с толку кардинал. — Кто же дама, которую вы сопровождаете?
— О монсеньер, я полагал, что вы уже узнали ее. Ведь она-то узнала вас. Правда, что ревность…
— Госпожа ревнует меня! — воскликнул кардинал.
— Этого мы не сказали, — отвечал незнакомец с некоторой надменностью в голосе.
— Что вам такое говорят? — с живостью спросила г-жа де Ламотт, которой очень не нравился этот диалог на немецком, непонятный для нее.
— Ничего, ничего.
Госпожа де Ламотт нетерпеливо топнула ногой.
— Сударыня, — обратился тогда к Олива кардинал, — скажите, прошу вас, одно только слово, и я обещаю вам узнать вас по этому одному слову.
Господин де Роган говорил по-немецки, Олива не поняла ни слова и нагнулась к голубому домино.
— Заклинаю вас, сударыня, — воскликнул незнакомец, — не говорите ничего!
Эта таинственность еще больше разожгла любопытство кардинала.
— Пожалуйста, — добавил он, — одно слово по-немецки! Ведь это не скомпрометирует вас.
Голубое домино, которое тем временем делало вид, что выслушивает приказания Олива, тотчас же отвечало:
— Господин кардинал, вот подлинные слова моей дамы: «Тот, чья мысль не бодрствует неусыпно, чье воображение не заполнено ежечасно образом любимого существа, тот не любит, он не должен говорить о любви».
Кардинал был поражен смыслом этих слов. Он выразил всем своим существом высшую степень удивления, почтительности и восторженной преданности. Затем его руки сами собой опустились.
— Это невозможно, — пробормотал он по-французски.
— Что такое невозможно? — воскликнула г-жа де Ламотт, жадно заинтересовавшаяся единственными понятыми ей словами из всего разговора.
— Ничего, сударыня, ничего.
— Монсеньер, вы, право, заставляете меня играть очень жалкую роль, — сказала она обиженным тоном и отняла у кардинала свою руку.
Последний не только не удержал ее, но, казалось, даже не заметил ее жеста, так он был поглощен дамой-немкой.
— Сударыня, — сказал он ей, по-прежнему стоявшей прямо и неподвижно в своей атласной броне, — слова, сказанные мне вашим кавалером от вашего имени… это немецкие стихи, которые я прочел в одном доме, кажется знакомом вам?