Ожерелье королевы

Дюма-отец Александр

В течение многих долгих секунд ему никак не удавалось заглотнуть достаточно воздуха, чтобы справиться с одышкой.

Наконец он преуспел в этом, правда, ценой столь шумного вздоха, что его услыхали бы все обитатели улицы Виарм, не будь они заняты продажей и взвешиванием зерна.

«Ну вот, – подумал Босир, – мечта моя осуществилась, я богат».

И он снова вздохнул.

«Теперь я смогу стать совершенно порядочным человеком, у меня такое ощущение, будто я начинаю толстеть».

И он напыжился, словно и впрямь уже растолстел.

«Став порядочным человеком, я сделаю, – продолжал Босир безмолвный монолог, – порядочной

женщиной и Оливу. Она красива, вкусы ее бесхитростны».

Бедняга!

«Ей понравится уединенная жизнь в провинции на ферме, которую мы будем звать своей землей, неподалеку от какого-нибудь городка, где нас будут принимать за сеньоров.

Николь – хорошая, у нее всего лишь два недостатка: лень и гордыня».

Всего! Бедный Босир! Всего-навсего два смертных греха!

«Что ж, я ублаготворю эти ее недостатки, – с некоторым сомнением продолжал Босир, – и она станет превосходной женщиной».

Дальше он не стал продолжать, дыхание у него успокоилось.

Он стер пот со лба, удостоверился, что сто тысяч ливров все так же лежат у него в кармане, и, чувствуя себя отдохнувшим телом и душой, задумался.

На улице Виарм его не разыскивают, но это не значит, что вообще не будут искать. Господа из посольства не такие люди, чтобы с легким сердцем смириться с утратой своей добычи.

Они разделятся на несколько шаек и начнут с того, что проверят дом, в котором жил похититель.

И в этом-то вся беда. В этом доме живет Олива. К ней нагрянут, ее, быть может, станут пытать и, кто знает, не возьмут ли в заложницы.

Этим негодяям известно, что м-ль Олива – предмет страстной любви Босира, так отчего же, зная это, им не воспользоваться его страстью?

Босир едва не сошел с ума, мучаясь на распутье между двумя смертельными опасностями.

Любовь все-таки победила.

Нет, он не допустит, чтобы кто-нибудь даже пальцем коснулся его возлюбленной. И он стрелой понесся на улицу Дофины.

Впрочем, Босир был совершенно уверен, что опередил своих врагов и, как они ни быстры, им не поспеть раньше его.

К тому же он вскочил в фиакр, показал кучеру монету в шесть ливров и крикнул:

– К Новому мосту!

Лошади не поскакали, а полетели.

Спускался вечер.

Босир велел везти себя на земляную насыпь моста за статуей Генриха IV. В это время туда как раз подкатывали экипажи: там было известное место свиданий, хоть и не самое изысканное.

Рискнув выглянуть из-за занавески, Босир стал высматривать, что делается на улице Дофины.

Он достаточно неплохо знал обычаи полицейских, которых десять лет старательно изучал, чтобы уметь вовремя от них ускользнуть.

На спуске с моста со стороны улицы Дофины он заметил двух человек, стоящих поодаль друг от друга, которые, вытянув шеи, что-то высматривали на ней.

То были шпионы. Шпионы на Новом мосту были не такая уж редкость, поскольку пословица того времени гласила: чтобы в любое время увидеть прелата, публичную девицу и белую лошадь, надо всего лишь пройти по Новому мосту.

А белые лошади, сутаны священнослужителей и платья веселых девиц всегда были объектом внимания полицейских.

Босир был всего лишь раздосадован и смущен; он сгорбился и, подволакивая ногу, чтобы изменить походку, прошел сквозь толпу и достиг улицы Дофины.

Никаких признаков того, чего он боялся! Вон уже виден дом и окна, в которых так часто показывалась прекрасная Олива, его звезда. Но сейчас окна были закрыты; Николь, вероятно, либо отдыхала на софе, либо читала какую-нибудь дрянную книжку, либо лакомилась сластями.

И вдруг Босиру показалось, что впереди в проходе мелькнул стеганый камзол солдата полицейской стражи.

А там дальше, на углу, еще несколько.

Босира бросило в холодный пот, самый опасный для здоровья. Однако поворачивать было нельзя, и он пошел вперед, к дому.

Да, у Босира хватило духу, проходя мимо дома, взглянуть на него. Ах, что за картина!

Весь проход был забит солдатами полицейской стражи, среди которых весь в черном выделялся комиссар тюрьмы Шатле.

Их лица… Бросив всего один беглый взгляд, Босир увидел, до чего они растеряны, обескуражены, разочарованы. У кого-то есть привычка читать по лицам полицейских, у кого-то нет, но ежели она есть, как была у Босира, нет нужды вторично смотреть на них, чтобы понять, что эти господа промахнулись.

Босир решил, что г-н де Крон, осведомленный неведомо как или неведомо кем, хотел специально сцапать его, но получил лишь м-ль Оливу. Inde irae [111] .

Оттого они так разочарованы. Разумеется, будь это обычные обстоятельства, не лежи в кармане у Босира сто тысяч ливров, он бросился бы в толпу альгвасилов [112] , крича, как Нис [113] : «Меня! Меня! Это я сделал!»

Но мысль, что полицейские заполучат сто тысяч и до конца жизни будут насмехаться над ним, мысль, что столь героическое и чувствительное движение души, ежели он, Босир, последует ему, пойдет на пользу лишь людям начальника полиции, восторжествовала над, скажем так, всеми сомнениями и пригасила сердечные страдания.

111

Отсюда гнев (лат.).

112

Альгвасил – полицейский стражник в средневековой Испании. Здесь: полицейские.

113

Нис – один из героев поэмы Вергилия «Энеида», спутник Энея. Вместе со своим другом Эвриалом был отправлен в разведку во вражеский лагерь, и, когда Эвриал быт схвачен, Нис, желая спасти его, кинулся на врагов, крича: «Меня! Меня! Это я сделал!». Оба друга погибли.

«Будем рассуждать логически, – сказал себе Босир. – Хорошо, я дам схватить себя. Тогда прости-прощай сто тысяч ливров. Николь от этого пользы никакой не будет, а я останусь без денег. Да, я докажу, что безумно люблю ее. Но она вправе будет мне сказать: «Вы – тупица. Лучше бы вы меня меньше любили, но позаботились обо мне». Нет, решительно надо брать ноги в руки и спрятать в надежном месте деньги, потому что они основа всего – свободы, счастья, философии».

Сказав себе это, Босир прижал к сердцу ассигнации и помчался в сторону Люксембургского сада; дело в том, что вот уже час им руководил инстинкт, а поскольку в прежние времена он сотни раз находил м-ль Оливу в Люксембургском саду, ноги сами понесли его туда.