Ожерелье королевы
Шрифт:
– Сударыня, какое несчастье!
– Что случилось? – воскликнула она, бледнея при виде его бледности.
– Сударыня, знаете ли вы, что я сейчас узнал? Знаете, что говорят? Знаете, о чем, быть может, уже известно королю или станет известно завтра же?
Она содрогнулась, вообразив, что в ту ночь, исполненную невинного блаженства, ее мог увидеть в версальском парке какой-нибудь завистливый враг.
– Говорите, у меня достанет сил услышать все, – отвечала она, прижав руку к сердцу.
– Говорят, сударыня, будто вы купили ожерелье у Бомера и Босанжа.
– Я
– Послушайте, говорят, что вы только сделали вид, будто отослали его; вы якобы надеялись, что сумеете его оплатить, но король помешал вам в этом, отказавшись подписать смету господина де Калонна, и тогда вы обратились за деньгами к одному человеку… к вашему любовнику.
– Оставьте, сударь! – воскликнула королева, поддавшись порыву благородного доверия. – Оставьте! Пускай себе говорят. Им приятно швырять нам, словно оскорбление, слово «любовник», между тем как истине соответствует другое слово – «друг», священное для нас обоих.
Шарни осекся, смущенный этим мощным, всепобеждающим красноречием, которое, подобно тончайшему аромату, источает истинная любовь великодушной женщины.
Он замешкался с ответом, и его молчание удвоило тревогу королевы. Она вскричала:
– О чем вы хотите сказать мне, господин де Шарни? Клевета изъясняется языком, которого я никогда не понимала. Неужели вы его поняли?
– Сударыня, соблаговолите выслушать меня с неослабным вниманием, обстоятельства весьма серьезны. Вчера я ходил вместе с дядей, господином де Сюфреном, к придворным ювелирам, Бемеру и Босанжу. Мой дядя привез из Индии бриллианты, он хотел их оценить. Разговор шел обо всем и обо всех. Ювелиры рассказали господину байи ужасную историю, раздутую врагами вашего величества. Сударыня, я в отчаянии, вы купили ожерелье – пусть так; вы не заплатили за него – пусть и это правда. Но не заставляйте меня поверить, что за него заплатил господин де Роган.
– Господин де Роган? – повторила королева.
– Да, господин де Роган, про которого все думают, что он любовник королевы; у которого королева взяла в долг деньги; которого несчастный Шарни видел в версальском парке, когда он улыбался королеве, преклонял перед ней колени, целовал ей руки…
– Сударь, – вырвалось у Марии Антуанетты, – если за глаза вы верите сплетням, значит, вы меня не любите.
– Мы в большой опасности, – отвечал молодой человек. – Я не прошу у вас ни откровенности, ни ободрения; я умоляю вас об услуге.
– Прежде всего, о какой опасности идет речь? – спросила королева.
– Этой опасности не заметит только безумец, сударыня. Если кардинал ручается за королеву, платит за нее, он ее губит. Я уж не говорю, как мучительно для несчастного Шарни знать о том, каким доверием пользуется у вас господин де Роган. Нет. От такого горя можно умереть, но сетовать на него нельзя.
– Вы с ума сошли! – в ярости вскричала Мария Антуанетта.
– Я не сошел с ума, государыня, но вы попали в беду, близки к гибели. Я сам видел вас в парке. Говорю вам, что не обознался. Сегодня ужасная, убийственная правда вышла наружу. Быть может, господин де Роган похваляется…
Королева схватила руку Шарни.
– Сумасшедший, сумасшедший! – повторила она с невыразимой тревогой в голосе. – Верьте в ненависть, призраки, в невозможное, но во имя неба заклинаю вас, не верьте, что я виновна! Я – виновна! Это слово жжет меня, как горящие уголья… Виновна – и в чем! Это я-то, которая, думая о вас, всякий раз молила Бога, чтобы он простил мне эти мысли, казавшиеся мне преступными! Ах, господин де Шарни, если вы не хотите увидеть ныне мой позор, а завтра смерть, не говорите никогда, что вы меня подозреваете, или бегите как можно далее, чтобы не услышать моего падения, не увидеть, как я испущу дух.
Оливье в тоске ломал руки.
– Выслушайте меня, – сказал он, – если хотите, чтобы я вам помог.
– Это вы-то мне поможете? – вскричала королева. – Вы, жестокостью превосходящий моих врагов? Они ведь только обвиняют меня, в то время как вы – подозреваете! Я никогда, никогда, сударь, не приму помощь от человека, который меня презирает!
Оливье приблизился к ней и взял ее руку в свои.
– Вы убедитесь, – сказал он, – что я не из тех, кто стенает и плачет; каждая минута дорога; вечером будет уже поздно сделать то, что нам осталось сделать. Хотите спасти меня от отчаяния, а себя от позора?
– Сударь!
– Да, перед лицом смерти я не стесняюсь в выражениях. Если вы меня не послушаете, нынче вечером нас обоих уже не будет в живых: вы умрете от бесчестья, я не смогу пережить вашу смерть. Так встретим врага лицом к лицу, сударыня! Пойдемте навстречу опасности, как на войне! Поспешим навстречу смерти! Пойдемте вместе, я буду простым солдатом, безвестным, но храбрым, в этом вы убедитесь; а вы устремитесь в схватку, вооружась королевским величием и силой. Если вы падете – что ж! Вы погибнете не одна. Сударыня, считайте меня своим братом… Вам… нужны деньги, чтобы уплатить за ожерелье?
– Мне?
– Не отпирайтесь!
– Уверяю вас…
– Не говорите, что ожерелья у вас нет.
– Клянусь вам…
– Не клянитесь, если не хотите лишиться моей любви.
– Оливье!
– Вам осталось единственное средство спасти свою честь и мою любовь. Ожерелье стоит миллион шестьсот тысяч ливров, вы уплатили двести пятьдесят тысяч. Вот полтора миллиона, возьмите их.
– Что это?
– Какое вам дело? Берите и уплатите.
– Вы продали свои владения! Вы отдаете мне все, что у вас есть, в уплату долга! Оливье! Вы разорились ради меня! У вас доброе, благородное сердце, и ради такой любви я не стану более скупиться на признания. Оливье, я люблю вас!
– Соглашайтесь!
– Нет – но я вас люблю!
– Значит, уплатит господин де Роган? Подумайте сами, сударыня, это с вашей стороны не великодушие, а жестокость, которая меня убивает… Вы примете деньги от кардинала?
– Полно, господин де Шарни. Я королева, я могу подарить подданным любовь или состояние, но я ничего от них не принимаю.
– Что же вы будете делать?
– Вы сами скажете мне, как я должна поступить. Как по-вашему, что думает господин де Роган?
– Он думает, что вы его любовница.