Ожерелья Джехангира

Сигунов Петр Николаевич

Вскоре проснулись остальные. Собрали ершей, сигов, снова сварили уху. Пока завтракали, порывисто закачались удилища; заплескалась речка; затрепыхалась, надувшись, палатка. Кусты печально зашуршали травяными космами. Под удочками, размывая ил, мутнела вода. Не то что сиг, даже ерш перестал клевать. Мы надеялись, что речка к вечеру угомонится. Но она не угомонилась.

Скатали палатку, уложили пожитки, привязали к моторке байдарку и помчались в Игарку. Кустистые ракиты яростно хлестали своими прутьями гребешки волн. На белые холмы ягеля выбрасывалась белая пена. Неожиданно Василий заглушил мотор.

— Ребята, смотрите! —

крикнул он.

На крутом изгибе Черной реки, полузатопленная, раскачивалась береза, а на ней высоко над водой, на самой макушке висела льдина, вся в буграх и дырах, оплавленная, источенная. Лучи солнца падали на льдину, и она вся горела, словно накаленный уголь.

Ветер усиливался. Вошли в Енисей. Моторку швыряло из стороны в сторону. Енисей кипел. Вспучивались высокие конусы волн, окатывая нас ледяными брызгами. Лодка то зарывалась носом, то поднималась вверх; байдарку вертело как щепку.

Мы поспешили свернуть к протоку. Там было тише. Усталые, промокшие, вылезли на берег.

На базе нас шумно встретили экспедиционники:

— Дорогу, дорогу! Рыбаки идут!

— А что же вы радиограмму не отбили? Мы бы самосвал вам за рыбой прислали!

— Смотрите, на них сухой нитки не осталось.

— Они ныряли за ершами. — Вот чудаки! Стоило ли мучаться?

И сколько еще насмешек пришлось выслушать!..

А мне, наоборот, их было жаль. Многие из них провалялись на постели, проболтались в накуренной комнате, проглядели все воскресенье в рюмки со спиртом или в карты и не видели широкого разлива Черной речки, сверкания дождевых капель на кустарнике, серебряную пляску сига, первого шмеля на первом подснежнике, тающую в алом сиянии льдину, надетую половодьем на макушку березы.

Незаметно в трудах и хлопотах пролетела неделя. Наступила суббота. Снова нас потянуло к воде. На этот раз решили ехать на речку Гравийка, которая впадает в Енисей в десяти километрах севернее Игарки.

Погода была плаксивая. Серенькие тучи, серенькие волны, низкие серенькие берега. Но когда свернули на Гравийку, унылые краски Енисея пропали: низкие берега приосанились, всхолмились; на деревьях весело затрепетали крохотные листики. Медленно катилась Гравийка, крутыми петлями извивалась меж островами.

Возле плесов, где берега были без кустарников, уже дымились костры, зеленели шалаши из еловых веток, белели берестяные загородки от ветра. Сотни березовых удилищ низко наклонились над речкой. Некоторые рыбаки прибыли сюда на лодках, но большинство пришло пешком по топкой двенадцатикилометровой тропе.

Вблизи устья все мало-мальски удобные места были заняты. Пришлось забираться выше по течению. Вскоре мы уперлись в шумный перекат. Лодка задрожала, мотор застонал от напряжения.

Речка в этом месте изгибалась крутым луком, конец которого пенился перекатом, уходя в гладкую, почти стоячую воду. Мы с Юрием переглянулись. Чем плохое место? В половодье сиг разбредается из Енисея по лугам и низинам: быстрин не терпит. Значит, перекат, который для нас явился препятствием, и для сига должен быть препятствием. Если это так, то в заводи должно скопиться много рыбы.

Юрий первым закидывает удочку. Едва поплавок коснулся воды, как сразу же вздрогнул, неуклюже перевернулся и замер. Юрий тоже замер. Лишь тихонько тряслось удилище. Поплавок метнулся в сторону, от сильного рывка в полукольцо согнулся бамбуковый хлыст, зазвенела леска. Сквозь

мутную желтоватую воду видно, как упирается рыбина. Юрий медленно, явно наслаждаясь упругостью удилища, пятился назад, увлекая добычу за собой. Когда рыба ныряла, он плавно наклонял удилище, когда рывки ослабевали, он поднимал его высоко над водой и с затаенной улыбкой любовался, как дрожит, кланяется серому зеркалу залива глянцевито-золотистый бамбук. Казалось, что Юрий не ловит, а растягивает удовольствие, как будто мелкими глоточками цедит из хрустального бокала драгоценный напиток.

«Выдержу ли?» — гнулось удилище вопросительными знаками.

Наконец Юра плавно подвел рыбу к берегу и плавно выбросил. Сиг, граммов на восемьсот, запрыгал у наших ног.

Не утерпев, я собрал вторую Юрину удочку. Мы забросили вместе. И сразу же оба поплавка робко затряслись. Потом остановились и вдруг, как прежде, властно помчались в стороны. Мы подсекли. Юрий вытащил небольшого сижка, у меня же засел крупный. Я ждал, как, поднявшись к поверхности, засверкал он, мечущийся, длинный, словно сабля. Несмотря на то, что он упирался, я потянул слишком азартно, сиг нырнул, леска лопнула.

— Эх ты, рыбак, — зашипел Юрий. — Такого упустил. Кто ж тянет напропалую?..

Дальше он продолжать не смог, так как поплавок на его удочке без предупредительной пляски ушел в воду. Удилище от резкого рывка клюнуло копчиком свое отражение. Юрий лихорадочно подсек. Отчаянно забарахтался сиг. На этот раз Юрий погорячился: сиг, развернувшись, утащил с собой поводок.

— Эх ты, рыбак!.. — в тон приятелю зашипел я, гордо снимая со своего крючка белого красавца.

Пора было налаживать свои снасти, да где тут оторваться от чужой удочки, когда такое творится!

— Володя, милый, — прошу я товарища, который ломал для постелей еловые ветки, — сруби, пожалуйста, пять удилищ на закидушки.

Торопливо насадив на закидушку червей, забросил. Не успел приготовить вторую закидушку, как удилище первой задергалось, шнур натянулся, по поверхности заводи одна за другой затрепыхались рыбы. Я вытащил сразу трех сигов.

Забрасываю теперь две закидушки. Пока налаживаю третью, опять заплескались рыбы. Было ясно, что они не дадут спокойно приготовить остальную снасть. Тогда, несмотря на соседа-искусителя, который методично выуживал сигов, набираюсь терпения, хладнокровно втыкаю в ил пять палок-удилищ, хладнокровно расправляю шнуры, насаживаю червей, и один за другим косо, метров на пять от берега, закидываю шнуры.

И тут началось такое, от чего затрепетало бы даже самое равнодушное к рыбалке сердце.

Представьте себе крутую излучину. В середине — чистый, вымытый половодьем мыс. Тонкие светлые травинки густо выклюнулись из-под ила. За мысом, откуда несется журчащий рокот, перламутровые гривы переката. Напротив на левом берегу, без устали кланяются прижатые течением полузатопленные кусты красного тальника. Выше, на косом всхолмленном склоне, кудрявые дымчатые сугробы ягеля, малахитовая поросль ельника, седые космы лишайника, свисающие с лиственниц. Тишина. Только от брошенных грузил ленивой рябью расплываются кольца. И вдруг, как по сигналу, толстые палки-удилища разом согнулись, ходуном заходили шнуры, десяток сигов, взметнувшись одновременно со дна, плескаясь и трепеща, закружились волчком. Тихий заливчик всколыхнулся, засверкал, заискрился, точно в воде заплясало солнце.