Ожоги сердца (сборник)
Шрифт:
Кедровая шишка напоминает по форме и цвету «лимонку» — гранату «Ф-1», названную в дни уличных боев в Сталинграде «фенькой», — любимое оружие мелких штурмовых групп. Бывало, погладишь ее ребристые бока — она удобно укладывалась в ладони, — выдернешь предохранительное кольцо — и лети, любимая, в форточку окна комнаты или подвала, где засели гитлеровцы.
Между тем мои друзья так увлеклись своим делом, что жалко стало нарушать их согласные действия. Заполнен орехами один мешок, второй, третий…
— Куда нам столько? — удивился я.
— А мы не только для себя. И в больницу, и в детский садик завезем. Здоровье
На обратном пути к водоразделу мы остановились возле того места, где был запрятан мотоцикл. Михаил Иванович свистнул. Из кустов с противоположной стороны ключа вышел Николай Блинов. Он положил на подножку фургона цевье от двуствольного ружья и патронташ с патронами. В патронах крупная дробь и жаканы.
— Не за рябчиками, за пушным зверем раньше срока вздумали охотиться, — заключил Василий Елизарьев.
— Разумеется, — согласился с ним Николай.
— Ты опознал их? — спросил его командор.
— Нет, незнакомые.
— Почему же они потеряли цевье и патронташ?
— Это у них надо спросить. Штаны и даже портянки они долго полоскали в ключе. Один полощет, другой с ружьем, курки на взводе. Как видно, крепко им задал страху «губернатор»…
— Он ревел, значит, был подранен?
— Могло быть и так. Плохое дело: подраненный зверь, если выживет, будет охотиться за людьми. Но «губернатор» мог отозваться на выстрел ревом издалека и пугнуть их. Будем надеяться на лучшее, — заключил Михаил Иванович.
Цевье и патронташ я передал в руки командора:
— Михаил Аркадьевич, по этим вещественным доказательствам есть основание зачислить «губернатора» в актив борцов с браконьерами на Кедровой горе, а Мичугина и Блинова вооружить удостоверениями народных контролеров кедрового царства.
Командор тут же что-то записал в свой блокнот, чтобы не забыть, и ответил:
— В нашем полку прибыло!..
Перед закатом солнца мы поднялись на гребень водораздела, остановились. Гористая тайга раскинулась перед глазами во всю ширь. У подножия гор, в распадках уже улеглась темнота, но здесь, на водоразделе, еще светло.
Угрюмая тайга. Угрюмость и недоступность — охранная грамота ее богатств. Кое-где справа и слева от леспромхозовской дороги видны вырубки. Там, словно перевернутые вверх дном кадушки, белеют пни недавно сваленных деревьев. Возле них в кучах хвороста и вершинника зеленеют кедровые ветки. Местами кедры сохранены, они возвышаются над вырубками одиноко и тоскливо. Их лишили соседства, лишили прикрытия от ветров и бурь, обнажили догола. Выживут ли они так столько, сколько им положено, или завянут раньше? Долговечность кедра превышает в здешних условиях более пятисот лет. Плодоносить начинает в возрасте двадцати пяти — тридцати лет. Так надо ли валить кедр на древесину или оставлять его без прикрытия — вопрос не праздный.
Фруктовые деревья — яблони, груши, вишни — развиваются в садах лучше, чем в одиночестве. И плодоносят богаче: в больших садах и в кедровых массивах охотно работают целыми семьями пчелы — отличные опылители. Век фруктовых деревьев — несколько десятков лет, и пока они плодоносят, их никто не включает в план лесозаготовок, их никто не рубит на дрова. Так почему же кедр, которому суждено жить и плодоносить пять веков, лишен заслуженного внимания? Ведь за те кедровые массивы, которые мы сохранили в наши годы, за добрый уход за молодыми кедровыми садами нас будут благодарить грядущие поколения в веках третьего тысячелетия! Назрело безотлагательное решение: объявить Кедровую гору и прилегающие к ней кедровники заповедником и охранять его так же, как охраняются фруктовые сады. Поливать и окучивать кедры не надо, а затраты на охрану их окупятся и собранными плодами, и пушным золотом.
— Тронулись до дому, — дал команду командор.
До свидания, кедровое царство. Верю, внуки и правнуки сына моего будут любоваться твоей мудрой красотой и радоваться твоей щедрости.
ГЛАЗА, ГЛАЗА…
(Продолжение первой главы)
…Прошел год. И вдруг телеграмма из клуба любителей стендовой стрельбы в Балашихе — тут рядом, под Москвой:
«Сергееву… Телеграфируй согласие выезда Азовские плавни».
Это мои друзья охотники напоминали о себе.
Я ответил: «Не могу».
— Почему? — запросил один из них по телефону.
— Еще не научился стрелять с левой руки.
— Значит, правый всерьез отказал?
— Отказал… Смотрю прямо, но вижу только правое плечо. Может случиться такая же история и с левым, — пояснил я.
— Не допустим, — категорично заверил меня друг и, помолчав, посоветовал пробиться на прием к профессору Федорову: — Он тоже охотник, ветеранов войны принимает в первую очередь. Это «глазной бог». Впрочем, я сейчас же позвоню его друзьям — пусть наседают на него без отступлений. Понял?
— Мне отступать некуда, — ответил я. — Глаукома перекидывается на левый глаз.
— Ах, так… Тогда сиди дома до завтрашнего утра. Подскочу к тебе на машине. Прошвырнемся на стенд, а там… посмотрим.
На стенде я выпалил дюжину патронов с левой руки, но ни одной тарелочки не разбил. С правой прикладываться не стал — стволы растворяются в туманной серости.
— Садись в машину! — скомандовал друг. — Поедем к Федорову.
О профессоре Федорове, о его методе лечения глаз, пораженных катарактой — затемнением хрусталика, — мне доводилось слышать разные толки: «Одержимый… Приживляет искусственные хрусталики… Осваивает новую технику… Экспериментатор…» Это как-то сдерживало меня прорываться к нему со своей глаукомой. Но вот он принял меня, что называется, во всеоружии. Невысокого роста, энергичный, чуть прихрамывая на правую ногу, он быстро провел меня к аппарату для обследования глазного дна, уточнил диагноз — травматическая глаукома — и объявил:
— На подготовку к операции даю сутки.
— Только сутки? — удивился я.
— Откладывать нет смысла. Послезавтра в одиннадцать ноль-ноль быть на моем столе. Займусь твоим левым лично. Охотники просили…
В этот момент я еще не знал, благодарить или сетовать на друзей охотников, — уж больно круто принял решение Святослав Николаевич. Но когда оказался в палате на шесть коек с такими же, как я, «глаукомщиками», мои сомнения рассеялись: все послеоперационные больные бодро перекидывались шутками, подсмеивались над своей робостью перед операционным столом, вспоминали музыку, которая звучала для них в ходе операции. Невероятно, операция с музыкой! Никто не хнычет. Почти все собираются «обмыть» расставание с глаукомой…