Паблисити Эджэнт
Шрифт:
А так как инфекционная больница заведение российское, то и дыра в заборе нашлась моментально, я бы и раньше её заметил, но фонари, либерализм, экономия бюджетных средств, да и нужно же кому-то на сэкономленные деньги заграницей отдыхать, правда? Короче в заборе не хватало сразу двух секций, чем я и воспользовался, на свою голову. Почему на свою голову? Да потому, что не сумел разглядеть в темноте неслабую такую стену живой из-городи, из каких-то ужасно колючих кустарников, шириною не меньше мет-ра, и высотой в полтора, а ведь из окошка своей палаты я её прекрасно ви-дел, но как-то забыл.
Я попробовал пройти
Ещё вчера я бы сделал это играючи, но сегодня разбитые колени, щиколот-ка и рёбра, сыграли со мною злую шутку. Перепрыгнуть-то я перепрыгнул, но вот приземлился не совсем удачно. Ещё в полёте я понял, что лечу куда-то не туда, хотя изначально направление было верное, но вот точка приземления состояла из бетонного блока поддерживающего линию теплотрассы, так неудачно расположившуюся за живой изгородью, и мягкого приземления на руки с последующим перекатом через голову может не состояться по независящим от меня причинам, что в конечном итоге не радовало. Скособочившись а, не сгруппировавшись как положено, я со всей дури врезался локтём в этот самый блок, оттолкнулся, и... влетел между труб отопления, где благополучно застрял ногами кверху, осыпанный старой стекловатой.
Несколько секунд я непонимающе смотрел на траву перед своим носом и мечтал, что бы мой прыжок века никто и никогда не увидел. Я подождал не-много, вроде никого. Мечты сбываются не только у Газпрома. Однако нужно было как-то выбираться, и я попробовал протиснуться вниз, между трубами, но ремень на штанах зацепился бляхой за проволоку стягивающую куски рубероида и не пускал меня на грешную землю. Попытка как-то выползти вверх, тоже не увенчалась успехом, так как одна рука у меня была прижата к телу, а оно, это тело, в свою очередь прижало руку к бетонному блоку, который я так счастливо избежал при падении. Оставшуюся руку сковало сползшим с плеч плащом и единственное место, куда я ей мог дотянуться, оказался ремень брюк, так что выковырять себя из сложившейся ситуации было весьма проблематично.
Я повисел немного, подёргался, убедился в бесполезности сего занятия, по-висел ещё чуть-чуть, поржал над тем, через что мне пришлось пройти, что бы застрять тут на веки и решился на последнюю попытку. Рукой зажатой плащом я еле дотянулся до ремня, расстегнул его, затем для верности расстегнул брюки и рывками, обдирая ноги о рубероид, начал протискиваться вниз и почти уже освободился, когда услышал над собой знакомый голос.
– Что вы делаете?
– Чёртов Газпром. Лида, а это была именно она, осветила мою бесштанную фигуру фонариком.
– Ой!
– Вырвалось у Лидочки.
Никогда ещё в жизни мне не было так стыдно, и ничего мне не хотелось так сильно, как сейчас провалиться под землю. Тут в районе брюк что-то тресну-ло и я наконец провалился между труб и упал на землю, там я быстро натя-нул штаны, и со всей возможной поспешностью выбрался из под теплотрас-сы.
– Здравствуйте Лида.
– Улыбнулся я.
– Боже мой.
– Глядя на меня протянула сестричка.
– Что с вами случилось?
– А что мне ответить? Попал под каток? Пожалуй это будет самое правдивое объяснение того, что со мной произошло, в меньшее никто не поверит.
– Да вот, шёл мимо, дай думаю, зайду, с Павлом Сергеевичем поговорю, а тут труба, никак не ожидал, знаете ли. А вы чего тут в темноте бродите?
– Лида издала какой-то странный звук, подозрительно похожий на сдерживаемый смех.
– Я сегодня на сутках, устала немного, прилегла, и вдруг слышу какой-то шум за окном, выглядываю, а там такое, чуть со смеху не умерла. Однако вид у вас Василий Александрович просто ужасный, пойдёмте в корпус, я вам хотя бы ссадины йодом смажу, и плащ очищу.
– Спасибо, с плащом я как-нибудь сам справлюсь. А Павел Сергеевич тоже сегодня дежурит?
– В отделении царил полумрак и тишина, изредка нарушаемая негромким женским похрапыванием.
– А вы с какой целью интересуетесь.
– В голосе Лиды послышались игривые нотки.
– Да я ему одну вещь на исследование отдавал, хотелось бы узнать результат.
– Так вы ничего не знаете.
– Игривые нотки, уступили дорогу тревожным.
– Чего я не знаю?
– В голову моментально ворвались самые нехорошие мыс-ли, от трагической смерти, до... трагической смерти? Увы, да. И это не фанта-зия меня подвела, а реальность которая ежедневно подкидывает мне такие сюрпризы, от которых мороз по коже на танке разъезжает.
Не знаю какая гамма чувств отразилась на моё м лице, но похоже Лида пре-исполнилась самых нехороших подозрений относительно судьбы Павла Сер-геевича.
– Вы полагаете, с ним что-то нехорошее произошло?
– Я пожал плечами и от-ветил.
– Ну, я же не знаю, что с ним случилось.
– Но вы так посмотрели на меня....
– Как посмотрел, так посмотрел. А что всё-таки произошло?
– Понимаете Василий Александрович....
– Можно просто Вася.
– Хорошо.
– Мило улыбнулась Лида, исключительно аккуратно обрабатывая синяки и ссадины на моих рёбрах.
– После того как вы выписались, ну ещё тогда, в первый раз, тут, в отделении стало как-то не спокойно. Всё время что-то происходит, приходят люди, расспрашивают о вас, о том зеленоватом человеке, что интересовался вашим здоровьем, о каких-то анализах, людях, но напрямую, что им надо, не говорят.
Вокруг корпуса всё время ходят посторонние, изображают из себя посети-телей, вроде как родных навестить пришли, хотя всем давно известно, что в инфекционку никаких родственников никогда не пускали. А ночами вообще жуть, то пол скрипеть начинает, как будто кто-то по нему тихонько крадётся, то дверь сама по себе откроется, то форточка хлопнет, то какую-нибудь палату странные звуки на ноги поднимут среди ночи. Все мечутся, ищут откуда он доносится, но ничего так и не находят, прямо мурашки по коже. Позапрошлой ночью вообще жуть, кто-то по чердаку так бухал, что с потолка штукатурка сыпалась, мы даже полицию вызвали, думали вор какой, но они даже следов чьего-либо присутствия на чердаке не обнаружили, только поржали над нами. Мы с девочками, если честно, уже боимся на смены выходить.