Падение царского режима. Том 5

Щеголев Павел Елисеевич

Председатель. — Александр Дмитриевич. Позвольте мне исходить в нашей сегодняшней беседе из ваших записок, потому что я нахожу, что они гораздо ближе к истине, чем ваше предыдущее показание. Ваши записки вы кончаете ноябрем. Хотелось бы продолжить ваше правдивое изложение на декабрь, на январь и на февраль.

Протопопов. — Я, кажется, дошел до этого.

Председатель. — Вы еще до этого не дошли, и тут интересно было бы немножко вернуться назад и узнать ваше отношение к Штюрмеру, к Трепову, к князю Голицыну, ваше отношение к правым кружкам и к правым

проектам этого времени. Затем ваши записки на имя государя в январе или феврале, потому что вы о них совершенно ничего не сказали; о вашей подготовке к роли министра внутренних дел, к этой возможной борьбе, которая уже тогда разыгрывалась, об истории с пулеметами.

Протопопов. — Я положительно о пулеметах ничего не знаю.

Председатель. — Будем считать, что вы довели ваш рассказ до ноября. Я имею вопросы по поводу этого рассказа, и вы, в свое время, дадите на них ответы, а сейчас расскажите нам систематически все вообще, все, что было у вас, начиная с ноября, вернувшись немножко назад, — историю ваших отношений к Штюрмеру, политику Штюрмера.

Протопопов. — Уверяю вас, я ее трогал так мало, что не могу сказать. Начало моего знакомства со Штюрмером было, конечно, раньше, до вступления моего на пост министра. Я его встречал в Английском клубе. Он ко мне относился очень хорошо, был очень любезен.

Председатель. — Александр Дмитриевич. Поймите, это не интересно. Мы берем вопросы в плоскости политической и даже государственной, так что тут нас интересует министр-председатель.

Протопопов. — У меня с ним мало было политических разговоров.

Председатель. — Не будем говорить о том, мало или много было разговоров. Вы были государственным деятелем, следовательно, у вас было представление о Штюрмере, как представление о Трепове, о князе Голицыне, о том, что каждый из них вносил в течение государственной жизни того времени. Давайте на некоторых высотах держать нашу беседу.

Протопопов. — Я это более или менее осилил.

Председатель. — Я вижу по записке, что вы даете характеристики, у вас своя манера изложения.

Протопопов. — Может быть, неудачная манера. То, что я написал о Штюрмере, вышло несколько искусственно в том смысле, что я на него смотрел под углом зрения, совершенно особым. Мою неприятную историю я не мог забыть, я от нее не мог отделаться. В итоге она связана со Степановым, с Климовичем, и при моем поступлении в министры Штюрмер мне сказал, что Климович нетерпимый человек, и он ушел.

Председатель. — Это мелочи, о которых в показаниях вы говорили. Давайте говорить об общей политике, как она вам представлялась.

Протопопов. — Политика Штюрмера, конечно, очень правая политика. Затем, его отношение к Царскому Селу, — что вас интересует?

Председатель. — Давайте в центре поставим Думу. Так как вы довели ваш рассказ до ноября и так как первые дни ноября были большими днями в думской жизни, то скажите нам, каково было ваше отношение и отношение Штюрмера, а потом и Трепова, в начале ноября, к Думе.

Протопопов. — В самом начале сессии поднялся вопрос о том, что эта Дума опасная, что она поднимает настроение в стране, и надо ставить вопрос о том, как с ней быть, как с ней поступить. Этот вопрос обсуждался несколько раз. К Думе отношения имелись

через Волконского, а я туда ездил иногда только в бюджетную комиссию, а объяснение давал только раз. Потом это быстро растаяло вследствие тех причин, которые я здесь изложил и которые тогда были мне неведомы: я не понимал, почему Дума ко мне относилась враждебно. Через Волконского это еще довольно долго держалось, но потом струнка оборвалась совсем. Что касается Штюрмера, он был сторонником сохранения Думы дотоле, доколе она не вторгается в область управления. Относился он к ней, конечно, недружелюбно. Затем, был ли он председателем совета министров? Конечно, нет. Он был председателем в совете министров, но не председателем совета министров, причем весь совет министров был разбит на кусочки. Его отношение к Царскому Селу, — он был здесь свой человек. Вы спрашивали меня, какое его прозвище: старик — это я помню.

Председатель. — А когда писалось в телеграмме old man — это про него?

Протопопов. — Я не знал об этой телеграмме и о ком это говорится old man, но думаю, что про него, так как в переводе с английского old man — это старик. Я очень близко подошел, но я не взошел. Тут будут перерывы, есть мелочи, которые я забыл и которые, по мере того, как мне ставятся вопросы, мне выясняются. Это меня чрезвычайно тревожит, чрезвычайно волнует. Вы, например, меня спросили, кто это old man, теперь мне совершенно ясно, что эта телеграмма послана государыней, потому что она постоянно говорила по-английски. Кому она могла писать я не знаю.

Председатель. — Это мы знаем, кто и кому писал; я просто попутно вас спросил. Давайте поставим другой вопрос. Расскажите историю записок об отношении к Государственной Думе, содержание тех записок, которые вы представили государю, расскажите, как Маклакову было поручено писать манифест, как он с вами совещался. Мы, в нашей работе, несколько подвинулись, и теперь меня не удовлетворяет то, что вы говорите.

Протопопов. — Если бы вы меня тогда спросили, писал ли я Маклакову, я бы сказал, — что да, писал; прочел ли он вам? Да прочел. — Мне так казалось, потому что с государем были многократные разговоры о том, что Дума не станет на почву законодательную и может работать только в политическом направлении.

Председатель. — Какое отношение к Думе созрело в декабре месяце? Скажите о правых кружках, о правом крыле государственного совета, о Римском-Корсакове, о записках, представленных Голицыным.

Протопопов. — Я никогда не видал ни одной записки Голицына.

Председатель. — Может быть, и не видали, но вы знаете, что была представлена записка Голицыным через государыню.

Протопопов. — Этого не знаю, но у меня есть личная, своя записка, которая была дана государю в ответ на письмо Клопова.

Председатель. — К какому времени эта записка относится?

Протопопов. — Я думаю, вероятно, к декабрю.

Председатель. — Что же вы писали в этой записке?

Протопопов. — Я писал, что клоповская записка требовала перемены политического направления. Смысл этой записки тот, что все недовольство зиждется на экономических принципах, а политические принципы не касаемы, и если мы их изменим, мы подойдем к началам республиканского строя. Эта мысль взята вследствие моих соприкосновений с правыми группами. Записка изложена очень красиво.