Падение к подножью пирамид
Шрифт:
"О!
– встретил его удивленным возгласом Рудольф, седлавший у конюшни лошадь.
– И вы уже, оказывается, научились проникать сквозь стены?"
"А кто еще?
– спросил раздосадованный Петр Петрович: обнаружь он Рудольфа секундой раньше, он, пожалуй, не стал бы покидать склад и дождался бы, когда Рудольф уедет.
"Да есть тут один, - усмехнулся в отрет Рудольф, - Ох, поймаю я его, пригрозил он, - и выпытаю, зачем он здесь шастает... Калитка-то на засове, сказал он, нахмурившись.
– Как вы вошли?"
"Не твое дело, - ответил Лукашевский.
– По
Петр Петрович испытывал счастье при одной мысли, что скоро расстанется с Рудольфом, с этим помешанным охранником и конеубийцей, омрачавшим его жизнь одним своим присутствием.
"А вот не верну ему пистолет, - подумал Лукашевский.
– Пусть потом отчитывается перед управлением как знает".
"А все-таки?
– привязался Рудольф.
– Как же вы вошли?" - он перестал возиться с лошадью и уставился на Петра Петровича злыми немигающими глазами.
"Точно не верну", - окончательно решил Петр Петрович и сказал: "Перелез через ограду, потому что вы, как болван, заперлись изнутри на засов и оглохли".
Едва он это произнес, как в ворота кто-то постучал - грубо, словно ногой ударил, окованным башмаком. Ударил раз, другой, третий...
"Кто там?" - громко спросил Рудольф, снимая с шеи автомат. Никто не ответил, но стук повторился.
"Посмотрите с башни", - посоветовал Рудольфу Петр Петрович.
Рудольф не послушался, приблизился на цыпочках к воротам, нажав плечом на калитку, посмотрел в щель. "Надо же!
– вдруг засмеялся он весело.
– Еще один конь! Стучит в ворота копытом, просится на постой!"
"Присмотрись, нет ли рядом всадника", - сказал Петр Петрович и сам направился к башне. Рудольф поспешил за ним.
Оседланный конь был без всадника. Петр Петрович сразу же узнал его: это был Скилур, конь, на котором ускакал в неизвестность Полудин.
"Что будем делать?
– спросил Рудольф.
– Если мы впустим его во двор, Александрина тоже узнает его".
"Выйдем, обыщем и привяжем где-нибудь за оградой. А ночью заведем в конюшню - не пропадать же животному. Утром я отвезу Александрину в райцентр".
В сумках, притороченных к седлу, они нашли кусок черствого хлеба, измызганный шматок сала и смятый обрывок газеты, на котором наспех было написано синим карандашом - карандаш также нашли в сумке: "Хана мне, братцы! Смерть печенегам!"
Пока возились со Скилуром, из ворот выглянула Александрина и узнала коня.
"Где же мой муж?
– спросила она спокойно, подойдя
к Лукашевскому.
– Сложил голову в ковыльных степях?"
"Ну зачем же так, - ответил Петр Петрович.
– Конь - существо живое и от нерадивого хозяина всегда может убежать".
Найденную записку Александрине не показал. Решил, что завтра сам зайдет в милицию и приложит записку к заявлению о розыске пропавшего Полудина.
Яковлев, прочитав записку Полудина, сказал: "Вот оно. Смерть печенегам. В этом есть главное зло. В этом вся опасность происходящего".
Пока Лукашевский плавал на базу, Яковлев несколько раз звонил в райцентр разным своим знакомым и выяснил, по его словам, что жители поселка заколачивают в своих
"Зачем же заколачивать окна и двери?" - удивился Петр Петровиче
"Так ведь отправляются всеми семьями, с продуктами, на неделю, в поселке никого не останется. Уже закрылись все учреждения и предприятия, потому что на работу никто не ходит. То же самое происходит в окрестных деревнях".
"А тетя Соня?
– всполошился Лукашевский.
– Тетя Соня, надеюсь, останется дома, ведь завтра я должен перевезти к ней Александрину, как договорились".
"Тетя Соня тоже, - тяжело вздохнул Яковлев.
– Говорит, что ей страсть как любопытно посмотреть съемки, что раньше она никогда на съемках не бывала и, может быть, никогда уже не побывает. К тому же всем якобы обещано, что каждый увидит себя в кино", - Яковлев повертел у виска пальцем и снова вздохнул.
"Стало быть, переезд Александрины откладывается", - заключил Петр Петрович.
"Стало быть, так, - подтвердил Яковлев.
– Знаешь, Петя, - он взял Лукашевского под руку и повел к окну.
– Я попытался также связаться с областью, но безуспешно. Телефонистка на станции мне сказала, что у них там тоже начались беспорядки, днем и ночью в разных Местах города идут митинги и потасовки, - они остановились у окна, на подоконнике которого лежал бинокль Лукашевского. Яковлев поднес его к глазам и продолжал: - Я целый день наблюдаю за курганами,
но там ничего не происходит, нет никаких приготовлений к съемкам".
"Да ведь и не будет никаких приготовлений, - сказал Лукашевский.
– Ты все думаешь, что Режиссер нас разыграл. Нет, Сережа, нет. Он говорил правду. Человеческая жизнь бессмысленна и враждебна Природе. У нее должен быть конец..."
"Замолчи!
– потребовал Яковлев.
– Ты рассуждаешь, как мизантроп. Стыдно, брат!"
"Убить его надо, - помолчав, заявил Яковлев.
– Да, да! Не удивляйся. Но не мы должны это сделать, не ты и я, а народ. Объясняю почему: если мы убьем Режиссера, народ не успокоится. Сами мы, пока Режиссер жив, тоже не успокоим народ. Лишь убрав Режиссера, народ осознает гибельность вражды. Помнишь, распяли Христа и не приняли жизнь вечную. Дураки, конечно. Теперь надо распять Режиссера и не принять смерть вечную... Логично? Логично, - сам себе ответил Яковлев.
– Даже более логично, чем ты думаешь: не примем одно, отвергнем и другое - обойдемся без милости небес, устроим свою жизнь сами, ведь мы свободные и гордые существа. Понимаешь?"
Почистили вдвоем картошку, поджарили ее на сале, ели с солеными огурцами. Пригласили на ужин Рудольфа - Яковлев настоял. Лукашевский хотел разложить картошку по тарелочкам, но" Рудольф сказал, что любит есть картошку прямо из сковородки. В итоге он едва ли не один съел всю картошку, потому что ни Петр Петрович, ни Яковлев не поспевали за ним: такой хороший был у него аппетит.
"Слушай, Рудольф, - сказал Яковлев, когда Петр Петрович разливал чай.
– А смог бы ты убить человека, заведомого преступника, который лично тебе ничего плохого не сделал?"