Падение к подножью пирамид
Шрифт:
Полудин скинул с плеча ружье и двинулся на Рудольфа, загоняя на ходу в казенник патроны. Скилур пошел за ним.
"Выпустите его!
– приказал Рудольфу Лукашевский.
– Отойди от ворот!
– и добавил, обратясь к Александрине: - Не убивайся. Никуда он не денется. Порыскает по степи, ничего не найдет и вернется. Остынет, дурь пройдет, и он вернется".
Рудольф, повинуясь Лукашевскому, отошел в сторону. Полудин вывел коня через калитку и вскочил в седло.
"Когда тебя ждать?" - спросил его Рудольф.
"Когда рак на горе свистнет", - ответил Полудин и ударил каблуками коня. Скилур взял с места в карьер. Александрина, рыдая от горя, вырвалась из рук Лукашевского и бросилась к воротам. Рудольф успел захлопнуть калитку и остановил ее.
"Черт с ним, - сказал он о Полудине.
– Разве ты не заметила, что он стал совсем диким?"
Лукашевский подошел к Александрине, обнял ее за плечи и повел в дом.
Яковлев позвонил в милицию и сообщил о ночном нападении на маяк. Разговаривал с начальником милиции, своим знакомым. Попросил его выслать к вечеру наряд на тот случай, если налет повторится. Долго слушал ответ, потом выругался и бросил трубку.
"Что там?" - спросил Лукашевский.
"Хуже нашего, - ответил Яковлев.
– Сожгли два дома и магазин. Я поеду. Мне надо!
– повысил он голос, словно Лукашевский удерживал его.
– Понимаешь? Надо!"
"Вольному воля, - сказал Лукашевский.
– Поезжай, если надо".
Яковлев уехал. Пообещал позвонить.
Петр Петрович залил в бак электростанции последнюю канистру горючего и запустил двигатель.
"На сколько же хватит одной подзарядки?" - спросил его ходивший по пятам Рудольф.
"На три ночи", - ответил Лукашевский.
"Значит, в субботу погружаемся, как говорится, в полную тьму?
– сделал вывод Рудольф.
– Веселенькая история".
"Есть немного керосина для ламп, - сказал Петр Петрович.
– Без света не останемся".
Перед обедом Петр Петрович наведался к Алек-сандрине.
Александрина увязывала в узлы одежду.
"Куда?" - спросил ее Петр Петрович.
"Куда-нибудь, - ответила Александрина.
– Съезжу в райцентр. Может быть, удастся снять комнату. А что дальше - не знаю".
"Он скоро вернется", - сказал о Полудине Петр Петрович.
"Нет, - вздохнула Александрина.
– Вы просто не знаете, как он переменился с той поры, когда увидел на курганах скифских баб".
Лукашевский сказал Александрине, что поможет ей подыскать в райцентре квартиру и перевезти вещи. Разговор о Полудине не поддержал, хотя и сам замечал в нем перемены, о которых говорила Александрина: и грубость, и внезапные вспышки озлобления, и резкие диковатые жесты, движения. А как он пошел с ружьем на Рудольфа... Рудольф сказал, что убьет коня, а кого собирался убить Полудин?
После обеда Рудольф оседлал одного из коней и повел к воротам. "Тоже в степь, к половцам?" - спросил Лукашевский.
"Потренируюсь в верховой езде, - ответил Рудольф, надевая автомат на шею.
– Не помешает". Петр Петрович не понял, что Рудольфу не помешает - тренировка или автомат на шее, - но переспрашивать не стал.
Двигатель электростанции заглох сам - громко чихнул, сделал паузу, затем снова послышались судорожные выхлопы и наступила тишина. Кончилось горючее. Лукашевский сбежал вниз, в аккумуляторную, и переключил рубильник. Подумал, что, может быть, в последний раз. Вздохнул: как-никак, но рукоятка рубильника была отшлифована до блеска прикосновением его ладоней. Услышал телефонные звонки в аппаратной. Звонил Яковлев.
"Сожгли мой дом, - сказал Яковлев.
– Разграбили и сожгли. Все сгорело".
"Возвращайся ко мне, - посоветовал ему Лукашевский.
– Что тебе там делать?"
"Я должен найти поджигателей и упечь их за решетку".
"Брось, - сказал Лукашевский.
– Все брось и приезжай".
"Ты так думаешь?" - помолчав, спросил Яковлев.
"Да. Я жду тебя".
"Может быть, завтра?
– ответил Яковлев.
– Сегодня я заночую у тети Сони. Надо же кое-что выяснить... И передать председательские дела".
"Уже есть новый председатель?"
"Есть".
"И кто же он?"
"Режиссёр, - ответил Яковлев.
– Сумасшедший Режиссер".
Рудольф возвратился без коня, таща на себе седло. Калитку открыл ногой, шибанул ее так, что она едва не сорвалась с петель. Сбросил на землю седло, утер рукавом пот и длинно выругался.
"Что случилось?" - спросил его Лукашевский.
"Убил я его, заразу, - ответил Рудольф.
– Пристрелил. Он дважды сбрасывал меня на камни, все ребра переломал. Ну, я его и шлепнул".
"Коня?"
"Кого же еще? Коня, конечно, чтоб ему на том свете ни хвоста, ни гривы! И не делайте, пожалуйста, печальных глаз! Не делайте!
– упредил он Петра Петровича, у которого уже готовы были сорваться с языка гневные слова осуждения.
– Не надо мне ваших нотаций! Сыт нотациями, во!
– провел он ребром ладони по горлу.
– У меня реакция такая: ты бьешь меня, я - тебя. Не задумываясь, мгновенно. А я еще сдержался, когда он сбросил меня первый раз, пожалел его. А потом уж..." - Рудольф пнул седло ногой, затем взял за подпругу и поволок по земле к коровнику, ставшему конюшней.
"А труп?
– спросил Петр Петрович.
– Бросил на съедение воронам?"
"Акулам, - засмеялся в ответ Рудольф.
– Труп я столкнул в море".
Бессмысленная жестокость Рудольфа покоробила Петра Петровича. Он не был сентиментальным, но убийство красавца-коня не только опечалило и раздосадовало его, но и заставило вдруг по-иному взглянуть на Рудольфа. Он смотрел ему вслед и думал, что Рудольф и прежде чем-то не нравился ему. Теперь же он испытывал к нему отвращение. К его плотной атлетической спине, кривоватым ногам, большой голове, к коротким и сильным рукам. Вся фигура Рудольфа, казалось, обличала в нем убийцу...