Падение проклятых
Шрифт:
Мать ахнула, а отец сделал злое каменное лицо, которое будто бы парило перед его головой.
– Этого не может быть! Да, наш сын, ну, мягко скажем, не подарок…
– Далеко, – бестактно добавила мать.
– Но он не шизофреник! Просто странный мальчик.
– Господин Воробьев, я – психолог, работающий с такими детьми на протяжении двадцати лет! – Как же она была горда сказанным. Ее палец, похожий на ветку, судорожно поднялся вверх. – И я могу вас удостоверить в правдивости своих слов, пусть и печальных. – Лилис хитро сверкнула глазами с отцом мальчика, будто что-то скрывая.
После тяжелых вздохов родителей она уточнила:
– Я
Эти слова привязали родителей к стулу уверенности, заставив подписать все бумаги.
– Да поможет ему Господь Бог!
Сыну они сказали всё как есть, кроме упоминания шизофрении, хотя тот бы лишь посмеялся от заковыристости этого слова.
Глава 3. Видение
*Jefferson Airplane – She Has Funny Cars*
– Ты знаешь Уильяма Батса Йейтса? Знакома с «Видением»?
– Частично, читала у Саги некоторые его работы, но о «Видении» ничего прежде не слышала.
– Он говорит, что жизнь – это некая окружность, которая предстает нам колесом, на котором мы бесконечно вертимся. Этому кругу нет конца, пока кто-нибудь его не разорвет. Вот я тебе сейчас это поведал, разрушив прежний ход событий, отчего мир стал…
– Шире.
– Превосходно, Франциска!
Четырнадцать и шестнадцать лет, уверяю, есть притча про сочетание этих цифр. Если нет, то ее можно сотворить.
Путь от школы на автобусе № 343, весна 1970 года, лучи солнца просачиваются под кожу, растапливая накопившийся за зиму холод. Пучок огненных языков располагался на скромном обитель Франциски. Глаза закрывают очки с тонкой золотистой оправой и диоптрией -2,5, на хрупкие конопатые плечи кое-как надета полосатая рубашка на несколько размеров больше нужного. Старые джинсы так красиво сидят на аккуратных ногах. Офелия конца 60-х. Бок о бок с ней сидит мрачно одетый месье, чьи детские щеки беспощадно превратились в острые скулы, а зрачки стали колодцем с ледяной, бодрящей водой. На его бледные костлявые плечи нацеплен потрепанный мешковатый пиджак, что под стать свисающей копне волос, кудри которой сумасшедше торчат во все стороны. Когда Франциска смотрела на него издалека без очков, он казался ей просто черным пятном.
Бонни и Клайд – так их называли в школе не только учащиеся, но и учителя, которым приходилось вступать с ними в различные научные споры, особенно доставалось учительнице литературы, которой оставалось смириться с их отказом изучать эпоху реалистов. Невозможно было и представить, что было бы, будь они в одном классе – это же бомба замедленного действия, которая держит всех в страхе до момента своего внезапного взрыва. Но на счастье школы, этого не было, хоть 8 «A» и 10 «C» терпели все их выходки по отдельности. Сабина была вечным посетителем учителей алгебры и физики, которые молили провести с ее дочерью профилактические беседы по поводу их предметов, чего никогда не случалось. Франциска утопала в творчестве Кафки, Сартра и Шекспира, зачем ей было знать точные науки, что не уточняют в этой жизни абсолютно ничего? С этим была полностью согласна Сага, которая всегда поощряла такое бунтарство своей «второй дочери». А Александр просто разделял с ней это, и тут даже нельзя было сказать, кто решил придерживаться таких концепций, скорее всего, общая нить Ариадны, что связывала их очи, руки и уста.
В тот весенний день сей дуэт
– Ну же, Стокгольм, порадуй меня сегодня! – громко произнес Александр, улыбаясь своими недавно поставленными брекетами. Не настанет дня, когда его зубы не будут вызывать смех.
– Я слышала эту песню лишь раз, – сказала Франциска, смотря на то, как вскочил Александр со скамьи.
– Разве не удовольствие услышать ее снова? Это мой юбилейный пятый раз! – Несмотря на количество раз, Александр знал песню наизусть, поэтому начал петь с первых строк.
– Help! I need somebody-y-y-y-y! – истерично кричал он с улыбкой во все зубы. Его голос был очень похож на голос Леннона, но тут была специфическая изюминка в подростковом ломаном голосе, что было уморительно. А его танцы были отдельным зрелищем: с одной стороны, он обладал пластичностью, но из-за его телосложения создавалось ощущение того, что он ломает себе позвоночник, выгибаясь как каракатица, у которой вовсе отсутствует эта часть скелета. Франциска часто рисовала его в движении, и эти работы почему-то особо хвалила Сага.
Станцевав свой сногсшибательный танец, за которым наблюдали все ученики, стоявшие рядом, он, запыхавшись, уселся на скамью.
– У тебя есть вода? – с трясущейся рукой спросил он у своей подруги.
– Не-а.
– Черт, а-а-а, – тяжело вздохнул Александр, сползая со спинки скамьи. Через секунду он заметил десятки глаз, уставившихся на него со смехом.
– Челюсть подберите! – без агрессии сказал он, питаясь чувством величия над теми, кто не может позволить себе раскрепоститься. Все снова усмехнулись и разошлись.
Он положил руки на живот и полностью говорил своим видом, что усох. А Франциска с улыбкой смотрела на него – она так делала всегда, просто порой добавляя больше эмоций в свою мимику.
– Знаешь, я постоянно думаю об одной вещи… – заговорил Александр.
– О чем же?
– Ты когда-нибудь хотела делать свою музыку, которой бы восхищались миллионы?
– Наверное, но я не музыкант, а художник, это ты гитарист, а я-то что?
Александр и правда играл на гитаре уже на протяжении трех лет, но только еще не был профессионалом.
– Вот именно! Ты художник, а значит, априори ощущаешь прекрасное – ощущаешь искусство!
Франциска закусила щеку, смотря вниз.
– Не могу понять, к чему ты вообще всё это клонишь? – немного мотнув головой, спросила она, въедаясь в него взглядом.
– Я бы хотел создать группу, – тихо ответил он, будто стесняясь своего желания или боясь отказа.
– Хм, но как ты себе это представляешь?
Александр был рад слышать что-то, кроме «нет» или «я не знаю», да и этого бы не сказала Франциска.