Падение Стоуна
Шрифт:
Из церкви я уходил недовольный собой. Я сделал все, что мог. Теперь не моя вина, если мир рухнет потому, что никто меня не слушает. Я (так я полагал) раскрыл огромный заговор и передал информацию по назначению. И тем не менее мне казалось, что я должен сделать что-то еще. Гордыня, если хотите. Никто не любит чувствовать себя беспомощным. А еще патриотизм, странно усиленный посещением той странной английской церковки. В то мгновение (одно из немногих таких в моей карьере) я ясно понимал, почему делаю мою работу.
А это породило желание сделать больше, решительно выйти из моей роли сборщика информации, ступив на иную и много
Поэтому я снова сел на ночной поезд и утром в понедельник сошел на вокзале Виктория, откуда отправился прямо в Форин Офис, чтобы встретиться с Уилкинсоном. Я не спал, пока поезда громыхали по рельсам и корабль мягко покачивался по волнам, бороздя Канал. Цифры и факты роились у меня в голове, пока я старался сложить их так, чтобы они подтвердили, что я ошибаюсь, что ничего подобного не происходит. Я не находил иного объяснения, но все равно не верил до конца в очевидное.
Я понятия не имел, какой прием встретит мое внезапное появление. Мой доклад прочтен? На него хотя бы обратили внимание? Или надо мной посмеются: «Ах, милый мальчик, это происходит сплошь и рядом. Не волнуйся, Банк знает, что делает». Или даже: «Лорд Ривлсток в ярости, что ты испортил ему уик-энд, и потребовал твоего немедленного увольнения». Все эти возможности приходили мне в голову, пока поезд и корабль приближали меня к Лондону Сам Форин Офис — не то место, которое способно внушить посетителю уверенность в себе. Он был построен, чтобы запугивать, и свое дело делает очень хорошо. Его стены и мраморные колоннады спроектированы с прицелом на вечность, творение нации, которая никогда не оступается, никогда не совершает ошибок. Обитатели подобного здания никогда не допустят колоссального промаха, который, как мне казалось, я обнаружил. Я, наверное, ошибаюсь.
Встречу с Уилкинсоном я едва не начал с извинений. Но когда я посмотрел на него, когда он поднял глаза от бумаг, я сразу понял, что он не спал. На лице у него залегли морщины усталости, появилась одутловатость, которая берется лишь из тревоги или изнуренности.
— А, Корт, — сказал он измученно, жестом предлагая мне сесть. — Хорошо. Я надеялся, что вы объявитесь, но поскольку в письме вы не упоминали…
— Мне пришло в голову только позднее. Когда я понял, как мало могу сделать в Париже без дальнейших инструкций, поэтому…
— Да. Ну, я рад, что вы здесь. Хотя как гонец с дурными вестями вы не можете ожидать, что другие будут рады вас видеть.
— Я не ошибся?
— Вы сомневались?
— Нет. Но это не означает, что я был прав.
— И то верно. — Встав, он потянулся. — В половине восьмого утра сегодня один французский банк сообщил письмом «Барингсу», что прекращает операции с аргентинскими и уругвайскими ценными бумагами. В восемь утра еще два сделали то же самое. Все сходится к тому, что ни один континентальный банк больше к ним не притронется. Что это означает?
— Что это только начало и будет еще хуже. Стоимость южноамериканских ценных бумаг упадет, поэтому когда «Барингсу» потребуется представить в четверг солидную сумму, он мало что сможет предложить в качестве дополнительного обеспечения.
— Да, в этом отношении вы правы. Надеюсь, я не увижу у вас на лице удовольствие от собственной проницательности.
— Сколько в настоящее время ему нужно?
— В одиннадцать часов, если, конечно, не произойдет никакого сбоя, ему даст кредит на восемьсот тысяч фунтов «Глин Миллс», выступающий по доверенности от Английского банка, чтобы избежать огласки. Насколько я понимаю, кредит пройдет сегодня. Сколько в точности ему понадобится в течение следующей недели, нам неизвестно.
— Сейчас у «Барингса» более чем достаточно активов.
— Верно. И тут вы должны помнить, что я мало что смыслю в финансах. Но насколько я понимаю, банк также получил письмо от русского правительства с просьбой об изъятии драгоценных металлов с депозитного хранения.
— На какую сумму?
— На миллион фунтов. В довершение всего вы, возможно, заметили, что в Аргентине практически идет война. Цена на аргентинские боны и ценные бумаги падала еще до того, как французские банки преподнесли свой маленький сюрприз. Едва о провале подписки на заем станет общеизвестно, пойдет лавина.
— А это только вопрос времени.
— Полагаю, что так. Английский банк переговорил с редакторами здешних газет, и газеты будут молчать. Но мы не можем влиять на французов, которые, вполне возможно, проинструктированы заранее. Прошу, пойдемте со мной.
Встав, он надел теплое зимнее пальто, в котором вдруг показался маленьким и съежившимся от тревог.
— У меня совещание, — прояснил он. — Мне бы хотелось, чтобы вы присутствовали и, если к вам обратятся, высказали свое мнение.
— Вы быстро это организовали, — сказал я, когда мы входили в Уайтхолл: Уилкинсон, укутанный так, словно собирался ехать на Северный полюс, я — далеко не столь хорошо и от того больше мерзнущий.
— Вы понятия не имеете, какой учинили переполох, мой милый мальчик. В субботу я обедал с управляющим Английским банком и дал ему прочесть ваше письмо. Он едва не подавился. С тех пор чиновники мечутся как безголовые курицы. Ривлстока почти насильно вытащили из кровати; лорду-канцлеру пришлось прервать воскресную охоту; премьер-министр дуется и начинает принимать грозный вид. Выражаясь попроще, лорд Солсбери считает себя корифеем внешней политики и ни на минуту не задумывался, что такая мелочь, как деньги, может иметь какое-то для нее значение. Он умудряется быть встревоженным и возмущенным одновременно, и покатятся головы, если проблема не будет улажена быстро. Разве только, конечно, его покатится первой.
Сердце у меня упало, когда до меня начала доходить серьезность того, что я затеял.
— Куда мы идем? — спросил я.
— Просто за угол.
«Просто за углом» находились Даунинг-стрит и дом лорда-канцлера. Было еще тихо, хотя девять уже пробило, и полицейский на посту, проведший здесь всю ночь, не обращал на нас ни малейшего внимания, пока мы неспешно прошли мимо дома премьер-министра и постучали в дверь с номером 11. Никто не отозвался, поэтому Уилкинсон повернул ручку и вошел.