Падение Стоуна
Шрифт:
— Тогда есть два варианта, — продолжал я. — Либо Франция и Россия решительно настроены довести задуманное до конца — в таком случае мы ничего не можем поделать, и нам придется просто принять нашу участь. Либо их можно уговорить от этого отказаться. В таком случае необходимо обсудить, что им нужно. И дать это им.
Гошен повернулся к Уилкинсону:
— Думаю, это ваша область. Чего они могут хотеть?
Уилкинсон втянул воздух.
— Если это так серьезно, как вы все считаете, они могут просить чего угодно. Русские могут потребовать свободу рук на Черном море и в Афганистане. Французы — сходного невмешательства в Египте, Судане, Таиланде.
Гошен
— Нам же, — сказал я, — остается только самсоново утешение, что за собой мы утащим столько врагов, сколько сумеем. Иными словами, нет сомнений, что если катастрофа уничтожит нас, то она обернется бедствием и для французских банковского дела и промышленности, а еще начисто лишит кредитов Россию в тот момент, когда она отчаянно в них нуждается. Я предполагаю — по сути, могу утверждать, — что во Франции есть люди, которые такого не желают. Нам необходимо обратиться к ним и быстро перетянуть на свою сторону. И нужно привлечь Ротшильдов.
При одном только упоминании этой семьи атмосфера просветлела. Как бы ни затмил (как выяснилось, временно) «Барингс» в последние десятилетия Ротшильдов, их имя все еще отдавало магией. Богатство, деловая хватка и истовая вера в то, что они все знают и видят благодаря обширной частной сети информаторов и корреспондентов, превращали их в легендарные фигуры, которыми восхищались и которых поносили в равной мере. Если Ротшильды на вашей стороне, все возможно; если они ваши враги — крах неминуем.
Главой английского отделения в то время был Нэтти Ротшильд, дородный малый, ведущий семейные дела здесь вот уже более десяти лет. У него были обширные политические интересы, хотя он никогда не ладил с Гладстоном, и во многих случаях он проявлял патриотизм: это Ротшильды, а не «Барингс» раскошелились, чтобы Дизраэли мог купить Суэцкий канал; в восьмидесятых опять же Ротшильды вмешались, чтобы стабилизировать финансы Египта, а после выпустили заем, принесший ему не так много прибыли. Диковинная пара (действующие заодно еврейский банкир и католический кардинал Мэннинг) уладила проблему с чудовищной забастовкой портовых рабочих в 1889 году. В общем и целом Нэтти Ротшильд доказал, что всерьез воспринимает свой долг и умеет объединить его с потребностью в личной выгоде. Лишь в двух случаях в игру вступали эмоции: Нэтти Ротшильд ненавидел русских, но еще больше презирал «Барингс».
Он приехал после ленча, и просто удивительно, как управляющий Английским банком и министр финансов склонились перед его мнением. Он был не самым сердечным человеком, хотя я слышал, что в обществе умел быть и приятным, и обаятельным. Он держался с отчужденностью, которую трудно было не счесть за пренебрежение и высокомерие. Бедный лорд Ривлсток уж точно сник еще больше, едва Нэтти Ротшильд переступил порог зала. Как ему и следовало: битва за превосходство между домами закончилась раз и навсегда, и «Барингс» проиграл. Осталось лишь выяснить, отреагирует Ротшильд великодушием или мстительностью.
Сначала его ввел в курс дела Гошен, потом — более досконально — Лиддердейл, потом меня попросили представить мою интерпретацию. Ротшильд слушал в полнейшем молчании, время от времени поглаживал коротко остриженную голову, но в остальном почти не шевелился. Когда я закончил, он налил себе еще чаю и методично его помешал.
— Увлекательно, — сказал он наконец. — Весьма увлекательно. Вы вполне в этом уверены?
— Я уверен в фактах, — ответил я. — Разумеется, истолкование
Он кивнул.
— В данный момент насущная проблема — как стабилизировать ситуацию здесь.
— Мистер Корт выступает за капитуляцию, — кисло сказал Гошен.
Я покраснел.
— Если я не ошибаюсь…
— Вы хотите подорвать стратегическое положение Британии во всем мире.
— Если ставки настолько высоки, то правительство, конечно, должно вмешаться.
— Я уже объяснил, почему его вмешательство невозможно, — сказал Гошен. — И почему оно даже нанесет вред. Дело должно быть улажено силами самого Сити.
— Мистер Корт, — сказал Ротшильд, не обращая внимания на протестующий хор остальных, — как-нибудь вы должны рассказать мне, кто вы такой и как здесь очутились. В настоящее время присутствующие как будто считают, что у вас есть право говорить. Расскажите мне — собственными словами, — что вы рекомендуете.
— Сити должен организовать фонд для спасения «Барингса». Или по меньшей мере чтобы он продержался следующие несколько недель, пока не сможет реализовать свои активы и обанкротиться упорядоченным, должным образом. Сделать это возможно только — у вас едва-едва хватит на это времени, — если Банк Франции изменит свою политику по выводу драгоценных металлов из Лондона. И если русские перестанут изымать золото из «Барингса». Еще лучше было бы, если бы они заявили о своих намерениях внести на депозиты еще. В сложившихся обстоятельствах процент, какой они могут потребовать, будет высоким и может выражаться не исключительно в деньгах. Но по крайней мере нам необходимо знать их условия. Могу я спросить, известно ли что-либо вашему банку?
— Мне ничего не сообщалось. Но тут нет ничего удивительного. Отношения между нашим домом и Банком Франции в настоящее время прохладные. Во Франции немало таких, кто терпеть не может Ротшильдов, так же как и англичан. Вопрос в том, что с этим делать. Поскольку, сдается, Британская империя не настолько важна для правительства, чтобы оно рискнуло своей репутацией, то я, как и вы, считаю, что у нас нет выхода и необходимо рассмотреть иные варианты.
На том совещание завершилось. Мне было предписано как можно скорее вернуться в Париж с письмом к Альфонсу де Ротшильду и инструкциями выяснить, на какую цену пойдут (если вообще согласятся) французы. В то же время я должен был организовать настоящее восстание денежной элиты Франции и отправить ее штурмовать баррикады Банка Франции с требованием спокойствия на рынках. При том никак не опираясь на полномочия от британского правительства. Это должно было стать сделкой между банкирами. Это не должно было иметь никакого отношения к внешней политике. Тут никаких уступок сделано не было.
Мои шансы? Я оценивал их как нулевые. У меня было несколько дней на то, чтобы обратить вспять крупномасштабную акцию французской внешней политики и неизвестно как создать беспрецедентный альянс из людей, которых я вообще не знал. Даже Нэтти Ротшильд, казалось, был настроен пессимистично. Он вышел с Уилкинсоном и со мной, потом спросил, не хочу ли я прогуляться с ним по Грин-парку, прежде чем вернуться на вокзал Виктория.
— Неблагодарная задача, мистер Корт, — проворчал он, пока мы шли в направлении Грин-парка. Было зябко, смеркалось, улицы опустели, если не считать случайного конторского клерка или гувернантки с коляской. — Если вы преуспеете, никто не узнает; если потерпите неудачу, обвинят, без сомнения, вас.