Падение великого фетишизма. Вера и наука
Шрифт:
С авторитарным дуализмом возник впервые сколько-нибудь систематизированный взгляд на природу и на познание, — т. е. возникло «мировоззрение». Его объединяющей формой была идея причинностив ее зародышевом виде. Это та наивно-фетишистическая «причинность», которая отражает в себе реальную связь авторитарного разделения труда.
Так как несомненно, что первичные слова-понятия выражали собой только действия, и притом человеческие трудовые действия, то ясно, что наиболее элементарная схема причинности должна была связывать именно два таких действия: «действие такое-то вызывает действие такое-то». Кроме того, эта схема не могла относиться к трудовым актам одного и того же человека: если у одного и того же лица два действия постоянно следуют одно за другим, то они просто образуют для него один привычный трудовой комплекс, не более. Человек натягивает лук, затем спускает тетиву: это два момента одного акта — стрельбы; тут нет никаких мотивов специально различать их, как «причину» и «следствие», — вообще не из чего создаться такой сложной идеологической комбинации, как причинная связь. Следовательно, содержание первичной схемы надо представлять так: «такое-то действие человека Авызывает такое-то действие человека В». Тут предполагается, во-первых, что человек уже идеологическиобособился от человека, т. е. каждый из них обозначаетсяособым словом-понятием, имеет отдельное имя; и во-вторых, так как дело идет о постояннойсвязи действий двух людей, то очевидно, что тут описывается вполне определенный вид сотрудничества; акт одного лица постоянновызывает соответственный акт со стороны другого только в том случае,если первый из них есть организатор и приказывает, а второй принадлежит к числу исполнителей и повинуется. [18] Такова историческая исходная точка причинности, как формы мышления, таково ее социально-трудовое начало.
18
На первый взгляд может показаться, что существует еще случай, а именно прямо противоположенный: акт нападениясо стороны врага вызывает акт самозащитысо стороны подвергшегося нападение. На самом деле — постояннойсвязи тут нет: нападение не определяет собой формы и способа самозащиты; остается выбор между бегством, ответными ударами и т. п., смотря по обстоятельствам. Кроме того, столкновение с человеком-врагом — факт, разумеется, далеко не такой частый и обычный, как сотрудничество в родовой группе, и не может определять собою выработку устойчивой формы мышления.
Но это — только начало, разумеется; а продолжением служит гигантский процесс развития, далеко еще не завершившийся и до сих пор. Прежде всего, происходит распространение создавшейся идеологической схемы на все области опыта, ее «обобщение» до универсальности. Оно идет непосредственно и стихийно, по мере того, как самый опыт все дальше организуется в словах-понятиях. Применяясь бесконечное число раз, схема причинности становится прочнейшим идеологическим приспособлением и приобретает все свойства постоянно действующего психофизиологического механизма. По мере того как понятия, относившиеся первоначально лишь к социально-трудовым актам, переносятся на процессы внешней природы, вместе с ними переносится, стихийно и неизбежно, привычная концепция, их объединяющая.Таким образом, благодаря основной метафоре, человек, усваивая в своем техническом опыте постоянную связь тех или иных фактов мира вне-социального и вне-человеческого, символизирует эту связь в словах и понятиях по той схеме, которая естественно и без всякой «метафоры» выражает только соотношение трудовых действий организатора и исполнителя: одно «действие» или явление вызывает, в тогдашнем мышлении людей, другое «действие» или явление с той же, по существу, принудительностью, с какой акт организаторский — указание словесное или мимическое — вызывает собою акт исполнения.
Современные позитивисты, критикуя идею причинности, говорят: фетишизм ее заключается в том, что она связь двух явлений, причины и следствия, представляет по типу связи человеческого акта воли и вызываемого им действия, т. е. движения мускулов тела. Это сравнение, — если иметь в виду первоначальную форму причинности, авторитарную, — довольно верно, но недостаточно глубоко. Чтобы в своем мышлении отделить акт воли от соответственного действия, человеку надо было сначала найти их наглядно разделенными в социально-трудовой практике, воплощенными в двух отдельных лицах с их специфической активностью: «волю» в организаторе, выражающем ее словами, но не выполняющем непосредственно, и «действие» в исполнителе, ее осуществляющем. Таким образом, и различение в самом человеке «воли» от «действия», а затем вообще «души» с ее внутренней жизнью от «тела» с его внешне-воспринимаемыми движениями, — и оно было уже результатом «основной метафоры», перенесения на отдельного человека, на индивидуальные его жизненные процессы, символики социально-трудовой, схемы авторитарного сотрудничества. Разделение души и тела в познании — это «социоморфизм», который единую активность человека дифференцирует, по образцу, скажем, патриархальной группы, на комплекс активности повелевающей и комплекс активности подчиненной. [19]
19
Любопытный пример того, как невольно и автоматически совершается подобное дробление факта силой сложившейся схемы, представляет взгляд Ницше на человеческую волю. Ницше — мыслитель крайне сложный, и авторитарные элементы в его мировоззрении выражены не менее резко, чем индивидуалистические. Акт воли он считает состоящим из двух моментов — повеления и исполнения; т. е. самая «душа» человека для него распадается на господина и раба.
«В начале было Слово», говорит древняя мудрость. То есть: в авторитарном мире организаторское словоесть необходимое начало всякого социально-трудового действия; оно есть «первопричина» в самом точном значении термина, — ибо для человеческого мышления впервые именно это «слово» выступает в роли причины, — чем создается и самая концепция причинности.
Как ни далеки от нас те времена, когда человечество делало этот шаг на пути своего идеологического творчества, — до наших дней сохранилась, все-таки, живые свидетельства о них. У варварских племен и полу-культурных народов постоянно встречаются идеи «магизма», вера в силу заклинаний, представления о власти «слов» над «вещами» и их «действиями». Все можно заставить служить себе — природу, людей, даже богов, — если только знать применение в надлежащих условиях надлежащих слов. Магические «слова» явятся тогда достаточной «причиной» желаемых действий. — Было бы просто нелепо думать, что верования настолько глубокие и упорные, настолько всеобщие для человечества, представляют из себя не более, как «суеверия». Это — переданная через века и тысячелетия, облеченная в костюм мифов и легенд, история «первых причин», которые нашло юное познание в социальном мире, и стихийно обобщило на всю природу. [20]
20
В книге Бытия у евреев — как и во многих других мифологиях — словоесть творческий акт, от которого возникает мир — причина,его порождающая. Слово это имеет, конечно, форму повеления.
Сравните с этим взгляд финской Калевалы, напр., такое место:
«Пел он песни о начале. По порядку все заклятья, Как по божьему веленью, По всемощному приказу, Сам собой распался воздух, Из него вода явилась, Из воды земля возникла»…, и т. д.(руна 17, перевод Бельского, 1888).
Материал примитивного познания, состоящий из элементарных технических правил и столь же элементарных описаний важных для человека процессов внешнего мира, с развитием авторитарного фетишизма весь преобразуется его влиянием. Те постоянные последовательности фактов, которые имеются выраженными в этом примитивном познании, превращаются в причинные связи, и разумеется, именно авторитарного типа. Заход солнца вызываетмрак ночи, огонь костра вызываеттепло в пещере и т. под. [21]
21
Любопытно, что и до сих пор в европейских языках для обозначения причинной связи употребляется целый ряд терминов, по основному смыслу указывающих на словесное общение, на воздействие посредством слов: «вызывать», «prevoquer», «обусловливать» и т. под.
В народной поэзии нередко понятие причины выражается прямо, как приказание; напр.:
«Дуновение ветра… приказало березе шелестеть, Листьям осины робко Дрожать как в когтях вора… Тоны воздуха, нежные голоса Заставили овода жужжать, Мошку — шуметь», — и т. д.(Эстонский эпос «Калсви-Поэт». Перевод Ю. Трусмана. Спб. — Ревель, 1886).
И не только отдельные, вполне установленные постоянные связи явлений понимаются таким образом, — но самая форма мышления становится всеобщей,распространяясь на бесчисленные комплексы опыта, в которых еще вовсе и не было непосредственно найдено «причин», вызывающих наблюдаемые явления. Авторитарная концепция причинности для познания становится привычным орудием, которое оно стремится повсюду применить. Если имеется «действие», то для него принимаетсяпричина, хотя бы она не была обнаружена. Этим путем создается, в дальнейшем развитии, мировоззрение универсального анимизма.
Прогресс мышления привел, как известно, с течением времени от понятий о действиях к понятиям о вещах, как устойчивых центрах и пунктах приложения действий. [22] Идея причинности начинает тогда применяться и к вещам, Изменения вещей, даже самое их возникновение оказываются в определенной постоянной связи с различными изменениями и действиями других вещей. Тут еще нет ничего особенного и нового для «причинного» понимания фактов. Но в массе случаев, примитивный опыт наталкивается на такие комбинации, что причин изменения или действия вещи искать для него негде, кроме как в ней самой: случаи, когда явления выступают для него, как «самопроизвольно вызываемые» вещами.
22
Каким образом технический прогресс привел к этому важнейшему преобразованию первобытной идеологии, исследовать это не входит здесь в нашу задачу. Общий анализ вопроса дан в сборнике «Очерки по философии марксизма», Спб. 1908, от. «Страна идолов».
Прежде всего, такой вещью представляется сам человек. Пусть действия исполнителя «причиняются» указаниями организатора; ну, а сами эти указания? И затем, далеко не все действия исполнителя предопределены приказаниями власть имеющего: очень многое совершается по его собственной инициативе, не только в деле удовлетворения его личных потребностей, как это само собой очевидно, но и в его трудовых функциях, где организатор вовсе не может руководить им во всех мелочах и частностях. Такой же «самопроизвольный» характер имеют движения животных и многих, по нынешним понятиям, неживых тел. Ведь и самое различение одушевленных и неодушевленных предметов возникло лишь на более высоких стадиях технического опыта; а «основная метафора» сама по себе не только не вела к нему, но скорее исключала надолго его возможность. Солнце «ходит» по небу: если для нас это — переносное употребление слова, то для людей той отдаленной эпохи это было их подлинное понятие о данном факте, потому что иного им и неоткуда было взять при тогдашнем уровне развития речи и мышления. Река, выйдя из берегов, бросается на жилища людей и разрушает их — для дикаря это опять-таки действие,вполне подобное действиям разгневанного человека. — Пока не существовало идеи причинности, все это было очень просто, и не порождало никаких осложнений; но с тех пор как она явилась и упрочилась в мышлении людей, дело изменилось.
В самом деле, причинность стала привычной и постоянной, а затем всеобщей схемой познания, т. е., как было указано, приобрела свойства особого психофизиологического механизма, захватывающего всякое содержание опыта и определенным образом его перерабатывающего. В сферу работы этого механизма попадают всевозможные действия людей, животных, вещей, и в числе их масса таких действий, для которых не оказывается явных внешних причин. Но познавательный механизм делает свое дело: если для «действия» вещи нет причин вне ее, то в качестве причины принимается она сама.
Таким образом, вещь раздваивается в мышлении: один раз выступает как «следствие», как нечто пассивно-обусловленное в своих изменениях, другой раз — как «причина», как активно-организующее начало, вызывающее эти изменения. Такое раздвоение является в то же время удвоением,потому что для примитивного познания, которому чужды тонкости и абстракции, которое насквозь конкретно, два понятия — всегда два объекта, не иначе. Это неизбежно, потому что, как мы знаем, и самое обособление «вещей» или «действий» в опыте совершается именно посредством слов-понятий; что отдельно обозначено, то уже и отделенов опыте коллектива. Вещь, отдельно обозначаемая в виде причины и в виде следствия, тем самым образует две различных вещи для наивно-непосредственного мышления до-культурного человека.