Падение великого фетишизма. Вера и наука
Шрифт:
Теперь, сохранялась ли эта окраска во всей своей полноте и интенсивности, когда дикарь более позднего периода развертывал в своем сознании причинную цепь, образовавшуюся из соединения тех же мысленных образов: «уход солнца вызываетсумрак ночи; сумрак ночи вызываетхищников на охоту; выход хищников принуждаетлюдей зажигать костры у входа в пещеру». Взятая в своем целом, совокупность этих звеньев по-прежнему неразрывно связана с конкретными коллективно-практическими интересами, — но уже не все звенья в одинаковой мере проникнуты такой окраской. Только последнее из них («люди зажигают костры») непосредственно сливается с трудовой практикой, как и прежде; а все остальные переживаются теперь несколько иначе. Именно, к каждому из них присоединился теперь новый элемент, зависящий от причинной схемы. Он выражается словами «вызывать», «принуждать» и т. под., и символизирует собой, как мы знаем, отношение, аналогичное авторитарной обязательности. Старое чувствование, связывающее данный мысленный образ с общей жизненной борьбой коллектива, не исчезает вполне; но рядом с ним выступает и получает все большее преобладание над нимдругое, новое чувствование — причинной принудительности. Это последнее, являясь специфическим «познавательными чувствованием», усиливается тем более и упрочивается тем глубже, чем дальше развивается познание причинных связей, и чем важнее становится их роль в человеческой практике. По мере того как оно объединяет мысленные образы в стройные группы и системы, создавая между ними устойчивую, организованную взаимозависимость, — все менее живо и непосредственно чувствуется связь каждого из этих образов в частности с социальной борьбой за жизнь в целом, потому что мышление все определеннее сосредоточивается на иной связи — на соотношении этих образов между собой.
Словом, тут еще нет, конечно, настоящего отрываидеологических символов от коллективной практики, на почве которой они выросли; но есть уже возрастающее отдалениеот нее, переход прямого соотношения с нею в косвенное… Развитие анимизма и его религиозной систематизации увеличивает это отдаление все более. «Души вещей» — э то самостоятельные центрыразличных активностей внешней среды; и явления, относимые к таким центрам, тем самым уже только через нихмогут соотноситься с общей совокупностью коллективно-трудовых переживаний. А когда создается «высшее» или религиозное познание, когда анимистические цепи причинности выходят из пределов непосредственного опыта и поднимаются через более или менее длинный ряд звеньев к авторитарной первопричине, — тогда целая обширная область мышления, которая заключает в себе его наиболее широко организующие, его все объединяющие формы, целая эта область, называемая «верой», далеко отходит в представлениях людей от социально-производственного их бытия, как нечто неизмеримо более важное и ценное. Авторитарный фетишизм здесь почтиуже отрывает идеологические формы от их действительного базиса.
Откровение, исходящее от первопричины, как единственная надежная основа и критерий познания, как его верховный источник, вот последняя схема, к которой приводит развитие авторитарного мышления. За фетишем первопричины и ближайшими подчиненными ему фетишами второстепенных богов и т. под., скрывается от мышления людей живое единство коллективно-творческой жизни, ее единство в труде и познании. Здесь, как и в авторитарном развитии норм, фетиш замещаетдля сознания людей социальную связь и социальную силу.
Дальнейшая фаза фетишизма происходит из анархических общественных отношений товарного производства.
В мышлении товаропроизводителя отрыв познания от коллективной практики совершается естественно и неизбежно, благодаря тому, что трудовой коллектив для него не существует.
На основе технического прогресса, подгоняемого конкуренцией, сознание в меновом обществе прогрессирует неизмеримо быстрее и шире, чем когда-либо раньше. Возрастающее разделение труда ведет к тому, что люди по самым различным направлениям углубляются в природу, и их технический опыт обогащается одновременно со многих сторон. Речь и познание, как всегда, организуют эти приобретения, и их обобществляют, т. е. добытое трудовым опытом одних клеток социального организма делают достоянием других, а через то и вообще его достоянием, как целого. Но само целое лежит вне поля мышления отдельных своих клеток-личностей, и они не способны отнести к нему свои познавательные переживания, как не способны отнести к нему и свою производственную деятельность.
В общении с другими людьми, прямом (речь, мимика) или, позже, и косвенном (письмена, книги) человек усваивает массу сведений и знаний — продуктов работы коллектива, и в то же время ее орудий в дальнейшем. Но даже к его личной трудовой деятельности значительная часть, — обыкновенно, наибольшая часть этих идеологических данных, прямогоотношения не имеет. Напр., у ассириян и египтян астрономия возникла и развивалась как организующая форма их земледельческого труда, который находился в полной зависимости от великих рек, от колебаний уровня их вод, связанного с определенными астрономическими моментами. Теперь предположим, что те же научные данные усваивает ремесленник или торговец, живущий в городе: ясно, что для него приобретенные знания будут чем-то совершенно независимым от его собственной практики; а связь их с практикой других людей не заметна и не интересна для его эгоцентрического мышления. Даже если крестьянин нашего времени и наших стран усваивает нынешнюю астрономию, то 99/100 ее материала будут казаться ему не имеющими никакой связи с его трудом и хозяйством; и это не только потому, что земледелие у нас связано с астрономическими условиями менее сложной и менее строгой связью, чем в странах древних речных цивилизаций, — но также еще потому, что нынешняя астрономия отнюдь не только земледельческая наука: она развивалась в позднейшие времена на основе деятельности мореплавателей, а значит и купцов, путешественников, колонизаторов; затем, она находится в столь же тесной связи с геодезией, топографией, а через них — с военным делом, и т. д. Наконец, сложившись на почве всех этих разнообразных видов коллективной практики в стройную систему, которая не подчинена тому или другому из них в отдельности, но служит для планомерного регулирования всех их одновременно, — астрономия естественно стала особой специальностью, заняла самостоятельное место в общественном разделении труда; и в настоящее время большинству людей она представляется как образец «чистой» науки, науки «отвлеченной», которая в своих гигантских фабриках-обсерваториях вырабатывает только «истину», одну голую небесную «истину» и стоит вне всякой обыденной земной практики.
То же самое происходит и со всеми другими познавательными продуктами, как это легко видеть, прослеживая историю любой науки. Среди раздробленного, анархически расползающегося мира, «идея» необходимо отрывается от своей социально-трудовой основы, и является в фетишистическом сознании как сама по себе существующая, «объективная» и «вечная» истина. Ее силы, ее жизненного значения люди не могут не чувствовать, и часто на деле в них убеждаются; но мысля в рамках индивидуализма, они не способны понять, что это живое могущество истины есть просто воплощение сконцентрированной в ее оболочке коллективной жизни и работы; они приписывают его познавательной форме, как «чистой» схеме, облекая свое смутное, извращенное представление об истине в неизбежную пустую тавтологию: «такой-то идеей можно успешно руководиться на практике, потому что она есть истина». Это толькопустая тавтология и ничего более, потому что самое слово «истина» ничего иного не обозначает, как живую организующую форму человеческой практики, т. е. то, чем можно с успехом руководиться в труде. Здесь, как и в мире норм, идеологический комплекс, «отрешенный» в мышлении людей от своего базиса, принимает вид пустой, бессодержательной и схоластически повторяющей себя абстракции. [25]
25
В науке и философии часто подчеркивается, что для действительного успеха в познании познающему необходимо стремиться к истине и только к ней, не думая о практических ее применениях. И это верно, поскольку вытекает из требования полной концентрациичеловека на его деле, устранения всего, что могло бы разбивать его внимание. Но отсюда не следует, чтобы познающему надо было представлять себе истину абсолютно «чистой», т. е. бесполезной и голой абстракцией. При производстве любого продукта надо сосредоточивать все внимание на нем самом, но незачем его фетишизировать, как «абсолютный» и самодовлеющий продукт.
Авторитарная схема причинности силой меновых отношений, по мере их развития, преобразуется также в направлении к пустой, голой, «чистой» абстрактности. Процесс этот шел медленно, постепенно, как и самая смена производственных форм, — притом, неизбежно отставая от нее, как всякое производное жизненное приспособление отстает от основных, которыми определяется. До настоящего времени он не может считаться завершенным вполне.
Авторитарная причинность, отражая связь человека-организатора и человека-исполнителя, распространяя на всю природу схему этой связи, представляла отношения вещей по типу отношений людей. Для менового фетишизма Маркс дал прямо противоположную характеристику: там «отношения людей выступают как отношения вещей». Такова и та форма причинности — назовем ее «метафизической», — которая создается мышлением менового общества.
Явления, происходящие при акте обмена товаров, никаким способом не могут быть уложены в авторитарную конструкцию мысли: они ей резко противоречат.
В самом деле, перед нами взаимодействие двух лиц: покупателя и продавца. Определяются ли действия одного из них волей другого в том смысле, как действия исполнителя — волей организатора? Ни в каком случае. Напротив, тут ищется столкновение двух воль, каждая из них вызывает противодействие другой стороны. Конечный же результат менового процесса, то есть взаимный обмен товаров именно в такой-то, а не иной пропорции, не только не определяется какой-либо одной из них, но не определяется даже их взаимоотношением, напр., большей силой одной из них, и т. под. Все зависит от «конъюнктуры», от рынка, от спроса и предложения, от «ценности» самих товаров, — условия, лежащие вне воли товаропроизводителей.
Мы знаем, что это за условия. Объективно, их содержание составляют социально-трудовые отношения: в них реализуется общественное разделение труда на определенной ступени его развития. Но в мышлении товаропроизводителя, это содержание остается невыраженным, отсутствует. Для него, следовательно, условия его меновой деятельности лишены конкретно-жизненного характера; они являются его сознанию в «отрешенном», метафизически-абстрактном виде. Он принимает их, как своеобразные безличные «силы», скрытые под оболочкой действительности, силы, от которых она всецело зависит в своем движении, — которые в ней воплощаются. Мы уже видели это на примере анализированного Марксом понятия «стоимости». Таковы же, очевидно, и прочие сюда относящиеся концепции.
Что такое, положим, товарная категория «спрос — предложение»? Объективно, она выражает соотношение двух величин общественного труда: «предложение» есть то количество общественного труда, которое фактически затраченона определенного рода продукты, «спрос» — то количество, которое может быть социально использованопри данной общественной организации. [26] В голове товаропроизводителя это — чисто рыночные силы: «спрос» — та сумма денежной ценности, которая стремится к обмену на товар, «предложение» — та сумма товарной ценности, которая стремится к обмену на деньги, и ничего больше. А между тем, от этих сил зависит экономическое благосостояние производителя, и самая его жизнь. Нет достаточного спроса на его товар — продать не удается, или приходится продавать гораздо ниже стоимости, — нет возможности продолжать хозяйство, наступает разорение и голод. Метафизически голая абстракция воплощается в самую жестокую реальность.
26
Спрос, как известно, зависит и от общественной потребностив данном товаре, и от покупательной силыпотребителей. Рынок не знает иной «потребности», кроме той, которая подкреплена надлежащей суммой денег. Поэтому реальная потребность общества к товаре есть только высший предел «спроса», дальше которого спрос ни в каком случае не может идти. Но благодаря общественной организации — разделению классов, частному присвоению, неравномерному распределению собственности и лишенному планомерности распределению груда, самая интенсивная потребность людей, напр., в пище, может соединяться с отсутствием денег на покупку хлеба. Со стороны безработных нет «спроса».