Падший ангел

Горбовский Глеб Яковлевич

ческий «ситчик», от цены — на «материю». На

фунт лиха. В заключение рассужденческого пасса-

жа добавлю всем известное: чем ниже отметка обще-

ственной морали, чем бессердечнее срединные слои

народонаселения, тем благоприятнее почва для воз-

никновения всевозможной этнической бесовщи-

ны — благообразных тиранов, расточительных

мздоимцев

и прочих «лжецов и убийц», исповедую-

щих религию зла, делающих темнее, непроницаемее

не только свет угнетенной любви или тьму ненавис-

ти, но и туманную мглу равнодушия.

Велико желание — оглянуться. В пространства

отшумевшего времени. Тобой исчисленного, просчи-

танного ударами твоего сердца. Что-то постоянно

мешает порвать, расстаться с картинами и ощуще-

ниями далекого прошлого, всплывающими в памяти

по законам эмоциональной (не физической) физи-

ки, то есть вовсе не так, как, скажем, всплывают на

третий день утопленники в озерах и реках. Всплы-

вают картины, воскресают ощущения, и не отмах-

нешься от них, потому что причастен... А значит,

опять-таки никакой внешней последовательности в

изложении. Калейдоскоп. Лабиринт. Чередование

частного «сектора» с общественным — как самая на

данном этапе развития общества разумная система

жизнеосвоения.

Сегодня всплыла колония... И разве отпихнешь?

Багром целеустремленности? Если, как сказал Пуш-

кин: «И утопленник стучится под окном и у ворот»?

Ступив на тюремную дорожку, нужно было не-

медля решать: кем тебе быть? А точнее — слыть? За

кого себя выдавать в преступном мире? Выражаясь

специфически: за кого «хлять»? Потому что не твое

это дело — тюрьма. Не родственное. Вот если бы,

как говорится, «такой уж уродился», бедолага, ну и

ладно. Судьбу не объедешь. А тут всего лишь —

угораздило, занесло. И принимается подленькое,

компромиссное решение: с волками жить — по-вол-

чьи выть. То есть опять-таки по Дарвину — Мальту-

су, а не по Христу. Не самим собой остаться, а при-

способиться, то есть обмануть. Обмануть прежде

всего себя. И все из нежелания... страдать. Из тру-

сости.

Колония, в которую меня определили, была

наполовину воровская, наполовину «сучья», акти-

вистская. Итак, с одной стороны — ложный роман-

тизм, с другой — официальный реализм. Не заду-

мываясь над последствиями, я выбрал — первое.

Выдавая себя за представителя ущербного мира,

можно было назваться кем угодно — «специальнос-

тей» хоть отбавляй: скажем, сойти за обыкновенно-

го хулигана-«баклана», или за грабителя-одиноч-

ку — «стопорилу», или за мошенника, мастырщика

хитроумных «бандеролей» и «кукол» с несуществу-

ющими дензнаками, что требовало определенных

способностей, которых у меня, к счастью, не было;

на худой конец — промышлять «сявкой», то есть

быть пронырой, почти «кусошнпком», не брезговав-

шим на воле ничем, вплоть до попрошайничества и

незамысловатого плутовства; или — «хапошпиком»,

вырывать добычу у зазевавшихся граждан и — да-

вай Бог ноги. Кем быть в новой среде обитания?

Лжеграбителем, лжефальшивомонетчиком или, са-

мое последнее, лжеубийцей, лжемокрушнпком?

Чтобы трепетали окрест и преклонялись...

Самой почетной профессией в этой среде была

профессия вора. Необязательно слыть в колонии во-

ром в законе, потому что вранье раскусят непремен-

но, разоблачат рано или поздно, особенно вранье та-

кого ранга: воры в законе — наперечет. Они —

«идеологи», имена их передаются из уст в уста, ав-

торитет их проникает сквозь тюремные стены и ла-

герные заборы, как радиоволны. Главное другое, а

именно — чтобы за тобой тянулся шлейф воровской

репутации, а кто ты — «щипач», то есть карманник,

специализирующийся к тому же по «чердакам», то

бишь — верхним карманам, или по «скулам» (кар-

манам внутренним), или по «жопникам»-(карманам

задним), а может, ты «домушник-форточник» или

вокзальный «вертила углов» (чемоданов) — не

столь это важно для репутации. Важнее было не вы-