Палачка
Шрифт:
— Поначалу, — произнес он задумчиво, чтобы Доктор поверил, будто присутствует при рождении новой идеи, — я хотел взять с собой Альберта Шкаха, первого ученика, но условие, поставленное вами, вынуждает меня заменить его кандидатуру на Лизинку Тахеци. В худшем случае я приобрету репутацию потрепанного дон -
Влк тоже улыбнулся и закончил:
— жуана, который переоценил свои возможности.
— Браво! — воскликнул Доктор, и Влк понял, что он действительно ни о чем не догадывается.
Тут Карличек вывел клиентку, и Влку пришлось попотеть, так как к этому моменту желание болтаться на веревке у нее окончательно испарилось. Он запоздало пожалел, что из-за чрезмерной щепетильности ни разу хорошенько не изучил "двойную шимку" — изобретение Шимсы. Он в очередной раз убедился, что его нежелание обрабатывать женщин вполне объяснимо: мужчина, переламывающий шею женщине на глазах у присутствующих, поневоле чувствует
В результате он сейчас находится на государственной границе вместе с необыкновенной девушкой, но зато — в целях конспирации — с обыкновенным заграничным паспортом, и поэтому какой-то наглец с завитым хохолком может безнаказанно измываться над ним. В данный момент тот безжалостно потрошил его чемодан, а Влку ничего не оставалось как молча предвкушать: погоди у меня, вот поеду обратно! В купе вошел пограничник с паспортами и локтем толкнул таможенника в бок — пора, мол, поезд отходит. Тут только красавчик заприметил большой круглый пакет, висящий над головой Лизинки.
— Это ваше? — осведомился он, насторожившись.
Лизинка не отрываясь наблюдала за автоматчиком. Теперь, поворачивая к хвосту поезда, он делал двенадцать шагов, а на обратном пути — на два больше; таким образом, он медленно, но неотвратимо приближался к локомотиву.
— Да, — ответил Влк за нее.
Хотя в упаковке вполне могла оказаться автомобильная камера, набитая маком, который по эту сторону границы идет на булочки, а по ту — на опиум, таможенник откозырял.
— Счастливого пути, — пожелал он девушке, уязвленный до крайности.
Ее в эту минуту интересовало только одно — закончится ли маятниковое движение автоматчика в том же самом месте, откуда началось часом раньше.
— Благодарю, — не преминул вставить Влк.
А парню, принявшему его за обыкновенного развратника, скорее всего деятеля искусств, отправляющегося со своей любовницей прибарахлиться, оставалось только вполголоса отвести душу:
— Погоди у меня, вот поедешь обратно!
Дверь захлопнулась. Солдат с автоматом остановился, зато поезд тронулся.
Через несколько десятков метров он уже миновал пограничные заграждения — сперва частокол из бетонных блоков, потом аккуратно выровненную вспаханную полосу с предупреждающими табличками, линию сторожевых вышек, еще одну полосу земли, усеянную минами, и, наконец, высокую ограду из колючей проволоки, тянувшуюся до самого горизонта, с симпатичными белыми кругляшами изоляторов. Раздражение Влка быстро затихало. Молодой кретин в форме — микроскопический изъян на прекрасном лике страны, которую этот нахал осмеливается называть Родиной. Всякий раз, покидая ее — а со времени позитивных перемен в обществе изменилось и отношение к его профессии, и коллеги из братских стран стали приглашать друг друга отдохнуть на своих купортах, — Влк испытывал такое же волнение, как и сегодня. Более того, величественный вид границы пробуждал в нем гордость, что и он своим самоотверженным трудом укрепляет ее неприкосновенность. Он представил себе, что проволока, отделяющая лирические пейзажи отечества от остального, пустынного, мира, тянется и к ледяным вершинам, и к теплым морям, и к высокогорным пастбищам, — и его охватило чувство защищенности.
Промелькнул блокпост с железнодорожником в иностранной форме, пронеслись крикливые рекламные щиты, и он выбросил из головы все, кроме нереальной реальности: он — с ней, один на один, за границей, недосягаемый для родителей и органов; поразительно — он, зрелый, морально устойчивый, солидный мужчина, переживает упоение юноши, впервые вступающего под своды игорного зала, чтобы поставить на карту все, что имеет…
По ту сторону границы формальности были улажены, как и положено — чисто формально, и через пару минут Влк и Лизинка уже сидели в вагоне-ресторане. Путешествуя под видом
— Посмотрим, — усмехнулся он, посылая ее с банкнотами в туалет, — насколько вы, Лизинка, неотразимы!
Сам он нисколько не сомневался в ее неотразимости и поймал себя на трогательно-глупом желании превратиться в рулончик контрабандных банкнот и спрятаться в теплом сумраке, прислушиваясь через тонкую стенку кожи к успокаивающему тиканью ее сердца. Конечно, он не был ни Рихардом, чтобы сжигать себя изнутри, а снаружи лишь глуповато улыбаться, ни Шимсой, чтобы щупать ей под столом коленки. За окнами все никак не желал угасать последний день весны, казалось, самый длинный день в году. Влк был весел, внимателен и обаятелен как никогда. Благодаря этой паре в вагоне-ресторане воцарилась особая атмосфера: присутствовавшие дамы прониклись симпатией к элегантному кавалеру, а мужчины, в свою очередь, почувствовали непреодолимое желание расцеловать его эфемерную спутницу от щиколоток до макушки. И официанты в белоснежных фартуках предугадывали малейшее их желание: стоило ей отрицательно покачать головой, просмотрев карту вин, как для нее на первой же станции раздобыли банку парного молока. Белый стакан в тонких пальцах, как бы согревающих его, был похож на толстую белую свечу, и Влк чувствовал себя священником, а не педагогом и уж тем более не будущим любовником, а возможно, и… — он оборвал себя, чтобы не сглазить.
Сумятица, царившая в его мыслях, обнаружилась самым неожиданным образом: ни с того ни с сего он принялся рассказывать ей о жуках. При этом он взглянул на свой безымянный палец — на нем поблескивало кольцо (изъятое нынешним утром из банковского сейфа) с еле заметной гравировкой на внутренней стороне: GOLD GAB ICH FUR EISEN H. H. [47] Ему почудилось, что стоит лишь повернуть колечко и он очутится в прошлом, но не в прошлом владельца этой памятной вещицы времен первой мировой, патриота, пожертвовавшего свои ценности в государственную казну, а в собственном прошлом, светлой увертюрой к которому была энтомология. И вот сейчас он рисовал на салфетке различительные признаки членистоногих всех четырех отрядов, названных по количеству подвижных фаланг — Pentamera, Heteromera, Cryptopentamera и Cryptotetramera, удивляясь, столько времени прошло, а он ничего не забыл. Случись что, радовался он, пойду преподавать биологию. Тут он заметил: изображения конечностей насекомых вызывают у Лизинки отвращение, и быстро перевел стрелку разговора на другой путь.
47
Золото отдал я за железо Х.Х. (нем.)
Внезапный всплеск суеверности напомнил ему забавную историю о нюрнбергском палаче Францене Шмидте, которому как-то раз довелось вешать разбойников на воротах Эрлангена. Узнав, что их ровно тринадцать, он настаивает: либо одного отпустить, либо одного прибавить. Милосердие тогда было не в чести, поэтому часом позже его вытаскивают из кабака и сообщают, что найден четырнадцатый: новенький, говорят ему, орал во всю глотку, так что пришлось заткнуть ее кляпом. Возвращается Шмидт домой, а жена и говорит ему: "Ну, как он тебе глянулся?" — "Кто?" — спрашивает Шмидт. "Да зять твой будущий, — говорит жена, — он к тебе пошел, познакомиться. Что же, так и не добрался?" Лизинка рассмеялась. Влк приободрился и принялся рассказывать анекдоты о палачах, которые одно время с увлечением собирал для Доктора. Приходит палач домой с площади, где рвал клещами тело какой-то потаскухи, и вдруг в дверях — бац! — получает затрещину. "Если ты, — орет палачиха, — еще хоть раз ущипнешь чужую бабу за задницу, немедленно разведусь!" Или: палач вздернул клиента на дыбу и подтягивает, пот с него градом, а клиент просит: "Еще чуть-чуть, господин мастер, глядишь, радикулит и отпустит!"
Ее смех подействовал на него, как шампанское. Напряжение последних часов и подавленное настроение последних недель растаяли как дым. Ведь и вправду ничего не случилось, сказал он себе с облегчением, я и не хотел ничего другого, кроме этой безобидной игривости, легкости, которая просветляет душу и снимает усталость! Поистине грешно было бы утопить ее в страсти, ведь тогда неповторимое слияние душ превратилось бы в банальную схватку полов. Ему ужасно захотелось поделиться своими переживаниями с Маркетой. Вместо этого он раскурил сигару, что обычно позволял себе в моменты триумфа в лучшую пору их жизни — после того как они занимались любовью. И, глядя на сделанную из стреляной гильзы зажигалку, которая уже не раз приносила ему счастье, он поверил, что теперь она принесет мир и покой всем троим.