Палачка

Когоут Павел

— Я и правда ничего не знаю, — мужественно сказал Влк, верный клятве, данной сперва Ворелу, потом инспектору школ Кроупе — главе всей организации, и, наконец, брату, дома: встревоженный, недоверчивый, брат просто заставил его поклясться, — я только естествознанием интересуюсь…

— Это доказывает, — сказал комиссар Хофбауэр, — что вы предусмотрительный человек. Выбери вы своим предметом историю, были бы сейчас либо лгуном, либо покойником. Как биолог вы знаете, что условием выживания особи является не нравственность, но сила. А сила на моей стороне. Откровенно говоря, вы у меня не единственный кандидат. Я буду удивлен, если следующий станет колебаться так же долго, как вы.

— Но у нас действительно

никто… — выдавил Влк упавшим голосом.

Комиссар поднялся. И Влку показалось, что он снова собрался ударить его.

— Три фамилии, — сказал он, — и домой. Или к нам в подвал. Ну-с?

Еще мгновение назад Влк готов был скорее отдать жизнь, чем выдать хотя бы одного соратника. Но тут ведь другая ситуация, клятвой, составленной где-то в тихом уголке, не предусмотренная! Если бы речь шла только о нем, он спокойно пошел бы на смерть, но разве комиссар не сказал, что вызовет другого? Разве нет опасности, что этот другой после первой же затрещины выпалит все десять фамилий и провалит всю группу? Есть ли у него возможность спасти семерых? Что ж, он примет бремя ответственности на себя. Он сообразил назвать тех, с потерей которых будет легче всего смириться, — либо неженатых, либо стариков.

— Мелоун, — сказал он. — Конвалина. Рыс.

Он назвал физкультурника, преподавателя катехизиса и школьного сторожа. Комиссар, не присаживаясь, записал эти фамилии.

— Ну вот, — пошутил он, правда, без тени улыбки, — как у нас дело пошло. Дальше!

Влк запротестовал:

— Вы же говорили — троих!

— Э-э, когда это было, — ответил Хофбауэр. — Забудьте. Теперь мне нужна вторая тройка.

Несмотря на потрясение, он все же сообразил: им известно о шестерых! Его пронзила жгучая ненависть к предателю, который в эту минуту вкушает земные радости за свои Иудины сребреники, пока он, Влк, борется здесь за человеческие жизни. Но ведь и в шахматах, вспомнил он, часто выигрывает лишь тот, кто умеет жертвовать. Вот врачи всем нужны, им многое легче сойдет с рук.

— Доктор Морва, — сказал он. — Доктор Комеда. Доктор Кроб.

На него навалилась страшная усталость. Но он рад был, что ядро группы уцелело и сможет действовать дальше. Комиссар остался стоять. Он жестко проговорил:

— Господин учитель, кто радикал, а кто нет, буду решать я. А вы назовете мне всех членов Сопротивления, чтобы я мог удостовериться в вашей искренности. Мы ведь и так всех знаем.

У Влка зашумело в ушах, словно где-то поблизости бурный речной поток вырвался из берегов; это кровь прилила к голове. Они действительно все знают! — совсем упав духом, решил он. К чему продолжать разыгрывать из себя героя?!

— Ну? Ну?! — прорычал Хофбауэр.

— Коллега Ворел… — выдавил Влк. Он постарался произнести это имя с достоинством, а главное — как последнее.

— Дальше!

Тягостное молчание. Но голос подстегивал, как кнут, не оставляя времени на передышку.

— Дальше!!

— Инспектор Кроупа…

— Дальше!!!

— Это была последняя черта, которую он не мог решиться переступить. Брата он хотел спасти любой ценой!

— Дальше!!!

— Больше никого не знаю, господин ком…

— Я говорил с вами, — ледяным тоном отрезал Хофбауэр, — вежливо, так как полагал, что имею дело с порядочным человеком. Теперь вы заставляете меня прибегнуть к средствам, с которыми, я думаю, по ошибке познакомились в самом начале.

— Господин комиссар, даю вам честное сло…

— Встать! — заорал комиссар. — И вынь изо рта эту соску, когда со мной разговариваешь!

Снова вытянувшись по стойке «смирно», Влк попытался унять дрожь в ногах.

— Ты что, думаешь, я идиот?! Не знаю, кого ты все время покрываешь? Но я хочу услышать это от тебя, иначе схлопочешь вместо него!

Пожалуй, прояви к нему брат в прошлом больше внимания, больше доверия, Влк пошел бы

вместо него на муки. А он что делал? За эту бесконечную жуткую минуту ему припомнились и все их стычки, и возмутительное обвинение, совсем недавно вырвавшееся у брата, будто участие в Сопротивлении для него — всего лишь способ обеспечить себе на исходе войны будущую карьеру. Однако же братцу и в голову не пришло спасти его, неопытного новичка, от ловушки. А когда вдобавок выясняется, что вся их хваленая конспирация гроша ломаного не стоит и комиссар знает их как облупленных, он тоже должен совать голову в петлю? А кто же позаботится о младшей сестре? А что будет с Ленкой Ярошовой, моей возлюбленной, ведь она — такая непрактичная?!

— Ты будешь говорить наконец? — крикнул комиссар.

— Влк! — крикнул Влк.

Хофбауэр не сумел скрыть удивления.

— Влк?

— Доктор Влк. Влк Ян, мой брат!

— Я всегда, — сказал Хофбауэр, — хотел провести по этим местам своего брата, он ведь меня явно недооценивал. Не буду скрывать — та грязная статейка о моем прошлом, которую даже у вас перепечатали, чрезвычайно осложнила мне жизнь. С другой стороны, у меня появилась надежда, что.

44.

Фриц в конце концов отзовется; ваш рассказ о его тогдашнем отъезде убеждает меня, что сейчас он может находиться где-нибудь в Южной Америке.

Они спускались по винтовой лестнице — впереди Адольф Хофбауэр, за ним Влк с Лизинкой, готовый в случае чего защитить ее; звуки, напоминающие лай и вой, опять стали слышны сильнее.

— Вот и мне, — продолжал их спутник доверительно, словно пытаясь загладить свою недоверчивость при первой встрече, — пришлось прятаться, пока страсти не улеглись. Но потом моя дорогая Труда, царство ей небесное, сказала: что ты дурака валяешь, Дольфи?! Ты выполнял приказ, да к тому же обеспечил работой целый город! Тогда пошла мода превращать лагеря в музеи. Директорами становились бывшие заключенные, и все те, кто выбрался живыми, так там и шныряли, крови жаждали. Мы-то у себя быстро сообразили, что к чему: не выпустили дело, — подытожил Хофбауэр, открывая стальную дверь, — из рук.

То, что они увидели, даже его, Влка, профессионала, привело в восторг. Современные «точки» ему давно надоели, а средневековые застенки, куда он водил ребят на экскурсии, больше напоминали декорации для сказок. В этом же неприметном зданьице Хофбауэр обработал за два года службы больше клиентов, чем он сам со всеми своими учениками за всю жизнь. Он безотчетно взял Лизинку за руку, словно желая поделиться с ней своим волнением. Вдруг они оба в ужасе замерли.

Им показалось, что они очутились в аду. В нос ударил резкий запах мочи, уши заложило от невыносимого грохота, а со всех сторон к ним рвались, раскрыв пасти, псы, к счастью накрепко привязанные поводками из кабельного провода. Хофбауэр продолжал шевелить губами, пока не догадался, что гости не в состоянии расслышать его слова. Он опустил рубильник на разводном щите сбоку от двери. Эффект был фантастический: свет в помещении потускнел, а рычание перешло в жалобное подвывание. Потом лампочки опять засияли в полный накал — рубильник вернулся в прежнее положение. На бетонном полу огромного помещения лежали десятки псов всех мастей, их била крупная дрожь. Лишь два или три из них кружили, пошатываясь, на своем пятачке, насколько хватало поводка.

— Чтобы добро зря не пропадало, мы здесь оборудовали, — пояснил Хофбауэр, — питомник. Собак, за которыми никто не приходит, мы продаем в основном лабораториям. Перед зарплатой, бывает, макаронники из общаги парочку купят — червячка заморить. А вообще здесь все сохранилось в прежнем виде. Электричество, например, защищало персонал от пациентов, предрасположенных к агрессии.

— Пациенты, — наклонился Влк к Лизинке, — это вроде наших клиентов. Только их вина заключалась в том, что они больны.