Палачка
Шрифт:
"Alle Menschen werden Bruder!.." [56]
В отель Хофбауэр заходить не стал. Захлопнув за Лизинкой дверцу автомобиля, он поцеловал ей руку и произнес:
— Желаю счастья, фройляйн. Я никогда вас не забуду. И вы никогда не забывайте этих моих слов. Потом он пожал руку Влку.
Любите ее, — сказал он. — Она того заслуживает.
— Мне бы хотелось, — заторопился Влк, — подарить вам одну вещицу, с которой я не расстаюсь вот уже тридцать лет. Вы этого тоже заслуживаете.
56
"Люди братья меж собой!" (нем.) Строка из оды Ф.Шиллера "К
Он протянул ему зажигалку-талисман. Хофбауэр чиркнул кремешком. Вспыхнул огонек. Он посмотрел на него с укоризной: вспомнил, что Влк вообще-то проиграл зажигалку, но почему-то оставил ее у себя, как и Лизинку.
— Спасибо, — произнес он. — Если брат вернется, я передам ему это с приветом от вас. Прощайте.
Он повернулся и, не оглядываясь, сел в машину. Должно быть, газ он выжал до упора, потому что мотор неистово взревел, и через мгновение задние фары виднелись уже на дальней стороне площади.
Наконец-то одни! — пронеслось в голове Влка. Он ощутил такой прилив любви, что распахнул объятия, чтобы сейчас же, на этом самом месте, прижать Лизинку к груди и расцеловать. Она стояла рядом, склонив голову с клубком золотистых змеек к плечу и закрыв глаза. Заснула стоя — так, прямо на лету, засыпают птицы. Он был разочарован, но еще больше расстроган тем, что она столь трогательно доверилась ему. Он осторожно обнял ее за плечи и позвонил.
Почтительность ночных дежурных — швейцара и портье — наводила на мысль, что сменщики рассказали им об интересе Хофбауэра к этой паре и о фуроре, произведенном Лизинкой. Вдвоем они следовали за Влком, пока он на руках нес ее, спящую, к лифту, а портье и вовсе сопровождал их до самого номера девушки. Он отпер замок, положил ключ на скамеечку у двери и, наконец, с поклоном удалился. Влк прикрыл дверь ногой и прошел из прихожей к разобранной постели. Он уложил девушку в черном на белую простыню и понял — вот оно, исполнение мечты. Они наедине — в другой стране, в номере отеля, — и никто на свете не может им помешать. У него сильно заколотилось сердце.
Он негромко окликнул ее. Она не ответила. Притронулся к ней. Она шевельнулась, одно веко дрогнуло, словно на него дунули. А что, если она… не спит? — насторожился он. Что, если она ждет от него знака? Он опустился на колени, склонился к самым губам девушки. Ее дыхание было частым и легким, как у ребенка, — от нее исходил аромат не редкостных напитков из провинций Коньяк и Шампань, а парного молока. Тая от нежности, Влк зарылся носом в шелк, словно то был ворох свежескошенной травы… и прямо опешил — в ноздри резко ударил дурманящий запах розового масла, которым снабдила Лизинку мать. Не поднимая головы, покоящейся меж двух мягких холмиков, он каждым нервом ощущал, как воскресает предмет его былой гордости, долгие годы пребывавший в вынужденном летаргическом сне; из глубины зрелого тела, как из жерла вулкана, медленно, но неотвратимо поднималась к поверхности горячая магма. Он словно бы со стороны наблюдал, как пальцы, повинуясь командам неведомого центра, сражаются с верхней пуговицей ширинки. Пуговица не поддавалась, и тогда пальцы оторвали ее.
— Пан Влк, — услышал он, — я понимаю, в каком вы положении. Но для общей нашей пользы давайте поговорим откровенно. В противном случае считайте, что вам повезло, если отделаетесь каталажкой. Люди слишком взвинченны, так что вы запросто можете лишиться и.
47.
головы.
Молодой, но уже обрастающий жирком адвокат обошел огромный красного дерева стол, явно трофейный, о чем свидетельствовал след от содранного инвентарного номера, и непринужденно уселся на подлокотник глубокого кресла, куда перед этим погрузился Влк. Влк почувствовал запах крепких духов.
— Вы этих людей выдали, — безапелляционно произнес адвокат. — Ведь так? А он держал ваши доносы при себе!
— Я, — сказал Влк не своим голосом, — всегда был честным человеком и патриотом…
— В
Влк набрал воздуха, выдохнул, но все-таки проговорил: — Да!
— Ну и слава Богу! — сказал адвокат; вблизи можно было различить, что в его взгляде сквозит симпатия, и перед Влком забрезжила надежда.
Адвоката он выбрал наобум, так как опыта в подобных делах не имел. Вскоре после войны, когда всплыл приказ о расстреле, казалось: все останется шито-крыто. То, что злая участь постигла только бедняжку Ярошову, выглядело просто трагической случайностью. Такой же случайностью стало и то, что из всех оставшихся в живых именно отец Ярошовой обвинил в ее смерти Влка: просто он жил довольно далеко отсюда, потому и ничего не боялся.
Дело в том, что выходка Влка — о ней вскоре заговорила вся округа — имела неожиданные последствия, и он никак не мог их предвидеть: чем меньше окружающие верили в его непричастность, тем сильнее его опасались. Влк основал организацию участников Сопротивления и посвящал ей все свободное от школьных занятий время. Чем больше у него появлялось должностей и званий, тем глуше звучали критические голоса. В один прекрасный день ушел на покой директор школы, и Влк оказался старшим по должности в оставшемся без начальства учительском коллективе. Светило ему и место инспектора школ. Тут-то в его жизни и появился незнакомый крестьянин, дочери которого он в самые тяжкие годы дал и крышу, и стол, и постель…
— К сожалению, — неожиданно прервал его адвокат, — незадолго до конца девушка написала ему, что вы, по всей видимости, предатель и она вас опасается.
— Ленка?! Этого не мо… — задохнулся Влк. До сего момента он был твердо уверен, что обвинение основывается на бездоказательных слухах.
— Письмо, — сказал адвокат, придвинувшись еще ближе, — у прокурора области. Оно — главная улика.
В душе Влка все кричало. Ленка! Его Ленка, за которую он готов был сжечь руку на огне… У него сразу же — как при той роковой встрече с комиссаром — вспотели руки, и, казалось, гудящая центрифуга отсосала кровь из мозга и мышц. К сожалению, он уже знал, что это: животный, панический страх перед неизвестным человеком, поджидавшим его, Влка, в выложенном кафелем — эти стерильно чистые кафельные плитки почему-то вселяли в него наибольший ужас — помещении то ли с топором, то ли с веревкой. Он и читал, и слышал, что через это мучительное испытание с честью прошли даже те, кого он подозревал в мягкотелости, как, например, инспектор Кроупа; он понимал, что следует держаться по возможности более достойно, но ничего не мог с собой поделать — это было сильнее его; он даже дрожь не смог унять. О Боже, в отчаянии думал он, откуда у меня, такого умного, сильного борца за правое дело, такая слабость?!
Он поднял страдальческий взгляд на адвоката и прошептал:
— Что же мне делать?
— Повидаться с ним, — сказал адвокат, улыбнувшись Влку. — К несчастью, он вас вызывает. Но к счастью, — добавил он заговорщицки, — это мой друг.
В том, что он не врал, Влк убедился, едва переступив порог канцелярии. Дородный молодой мужчина за казенным столом хранил неприступный вид лишь до того момента, пока секретарша не прикрыла дверь.
— Привет, Мирда, — тотчас сказал он адвокату. — Как добрался до дома?
Словно Влка здесь не было, он обнял адвоката за плечи и повел к окну, оживленно болтая о какой-то вечеринке, которая затянулась допоздна. Потом он понизил голос; Влк был уверен, что говорят о нем, пока не заметил на щеках адвоката красные пятна. Вначале он решил, что у того подскочила температура, но, приглядевшись, понял: румяна. Взглянул на приятелей повнимательнее, и его передернуло: педики! К педерастам он всегда относился с опаской. Решив немедленно подыскать другого защитника, он уже без всякой почтительности глядел на прокурора, который тем временем уселся за стол; да, от него несло теми же духами.