Палачка
Шрифт:
Еще перед ужином он доплатил за купе первого класса в спальном вагоне. Тем самым была решена главная проблема, а ведь он несколько недель перед поездкой ломал себе голову: ГДЕ? Лизинка стала для него мечтой, а для Маркеты — зловещим призраком с той самой ночи, когда ему приснился монотонный перестук вагонных колес, который вдруг начал учащаться, как барабанный ритм, в экстазе выбиваемый дикарями. Подчинившись этому ритму, он отбросил все преграды, накрыл девушку своим могучим телом, сжал сильными ладонями нежные груди, вонзился языком d губы и безжалостно ворвался в ее лоно. Он ожидал, что она закричит от боли, и не мог понять, почему она в свой первый раз постанывает, как искушенная в любовных утехах женщина. Ее тело выгнулось навстречу
— Ты ведь сейчас был не со мной, не со мной, да?
Влечение к ней умерло, увы, лет пятнадцать назад, хотя он продолжал спать с ней, не изменял и вообще старался быть на высоте. Причина же охлаждения была проста. Они долго не хотели мириться с бездетностью, а самым надежным выходом казалось "искусственное оплодотворение спермой супруга", как гласил медицинский термин. Они сделали несколько попыток, и каждый раз им предшествовало обследование Влка, выбивавшее его из колеи: сперму приходилось собирать самому, а так как в лаборатории принимали только свежую, он выстаивал в очереди с другими мужьями в единственный на все отделение сексопатологии туалет, где потом, нервничая, сражался со строптивым членом. Тем не менее анализы были первоклассные: сперматозоиды исчислялись десятками миллионов, обладали высокой подвижностью и длительной жизнеспособностью; но из сочувствия к Маркете он всякий раз просил врача писать в заключении минимальные показатели. Однако эти данные настолько не соответствовали его мужской активности, что Маркета посылала его обследоваться снова и снова. Заколдованный круг неумолимо приводил его раз за разом с унизительной пробиркой в унылый туалет, и в результате любое сношение с Маркетой он стал воспринимать как мероприятие по производству ребенка. Ни о каком удовольствии речи уже не шло, и он стал незаметно ограничивать себя — со временем пристрастился к готовке, а после ужина по три раза перемывал посуду, дожидаясь, пока она уснет, — и Маркета наконец поверила, что анализы не лгут. Поэтому ее удивление было вполне естественным, и ему пришлось выбирать — святая ложь или жестокая правда. Он отдал предпочтение второму.
— Нет, — сознался он, — не с тобой.
Он готов был умолять ее ни о чем больше не спрашивать, но она, вопреки своему обыкновению, продолжала допытываться:
— Я ее знаю?
Сколько раз потом он ругал себя за то, что не сказал «нет», в конце концов он мог сделать это с чистой совестью, ведь она еще не видела Лизинку. Но хотелось быть открытым настежь, без всяких замков и цепочек. Уже потом он признался ей, что ему не терпелось с кем-то поговорить о Лизинке. Маркета была плакучей ивой, которой он нашептывал даже служебные тайны, боясь захлебнуться в них; на свою беду, она оказалась единственной, кому он решился признаться в своем чувстве.
— Да, — сказал он. — Та девушка, из класса.
Маркета молчала так долго, что он приподнялся на локтях и посмотрел, не заснула ли она. Широко раскрыв глаза, она смотрела в потолок. Где бы ни доводилось жить, Влк всегда красил потолок в голубой цвет — он действовал умиротворяюще. Но она, должно быть, высмотрела там нечто такое, что разбило ее сердце. Она плакала.
— Ради Бога, — взмолился он, — не надо! Да, правда, эта девочка вызывает во мне нежность, даже страсть. Но она не отняла ни пяди того пространства, которое занимаешь ты. Мне просто кажется, что я сам как бы… — добавил он задумчиво, вытирая ей глаза уголком наволочки, — расширился!..
— Она молода, — прошептала Маркета, — она красива, полна жизни. Надолго ли тебя хватит, чтобы каждый раз возвращаться с цветущей поляны в пустыню?..
Ну что ты говоришь? — хотелось крикнуть ему, но весь ее облик — лицо без косметики, неразвитая грудь — говорил: она права. А ведь это он, подумал Влк, украл у нее все то время, которое она прожила с ним, и его охватила такая жалость к ней, что
…И как сейчас, в коридоре спального вагона, когда он глядел через приоткрытое окно на убегающий горизонт, за который все еще цеплялся последний яркий коготок уходящей весны. Чудесное настроение за ужином вернуло все на круги своя. Ему надлежит думать о жене, ведь ее он любит всем сердцем, а ученица пускай себе спокойно спит в купе. Она ему нравится, и он охотно отправился с ней на стажировку, но заменить Маркету она не сможет никогда.
Он вошел в купе, убедился, что Лизинка — уговора у них не было, сама выбрала нижнюю полку — уткнулась в уголок, свернувшись клубочком, как ежик, на всякий случай потушил свет, пока переодевался в пижаму, и, забравшись наверх, немного почитал при свете маленького ночничка книгу, купленную на вокзале. Он быстро понял, что "Расстрельная команда" Хосе Томаса Кабота — не пособие по специальности, а беллетристика, небрежно полистал ее и подробно прочитал лишь заключительную главу, где автор сентиментально, но точно описал казнь через расстрел, упомянув и добивающий выстрел. Он решил включить эту книжку в список дополнительной литературы. Потом щелкнул выключателем.
Влк позволил себе немного помечтать, и за окном ему привиделась палуба все того же корабля: однако теперь под пледом, одним на двоих, пахнуло теплом молодого тела Лизинки Тахеци. Он медленно придвигался к ней, пока их не разделила только какая-то прозрачная ткань. Внезапно грохнул взрыв, и палуба раскололась пополам как раз между их шезлонгами. Мина, понял он; та часть корабля, на которой сидел Влк, стала со скоростью лифта уходить под воду. Дым, все еще валивший из трубы, принял очертания лица Маркеты Влковой. Она раскрыла объятия, и он почувствовал, как вместе с шезлонгом поднимается все выше и выше, пока не исчезли из вида обломки корабля — их уже нельзя было различить на поверхности океана.
Они не хотели таскать туда-сюда неудобный круглый сверток, избежавший благодаря Лизинке таможенного досмотра, и оставили его в такси, ожидавшем их перед отелем, пока они наскоро приводили себя в порядок. Влк не только снял два номера, но настоятельно просил, чтобы они были на разных этажах, — это лишь подтвердило догадку портье, что у них с девушкой амуры. Когда они снова отправились в путь, таксисту пришлось раза два спрашивать дорогу у прохожих. Одна молодая парочка вообще не поняла, о чем речь, двое людей постарше не пожелали отвечать. Только заскочив в какой-то ресторанчик, таксист выбежал оттуда с радостным криком: "Il Paradiso!" [48]
48
"Рай" (ит.)
В бывшем лагере смерти сейчас разместилось общежитие гастарбайтеров-итальянцев. В воскресное утро они строчили письма женам или приводили в порядок черные костюмы, готовясь к собранию землячества — обычно оно проходило на вокзале. Заметив Лизинку, они тут же принялись свистеть, галдеть, причмокивать, делать непристойные жесты. Сверток мешал Влку хорошенько осмотреться и как-то угомонить их; он с облегчением вздохнул, когда они подъехали к стене, окружавшей здание с вывеской «МУЗЕЙ». Он долго жал на кнопку звонка, пока им наконец не открыл щуплый брюзгливый старикашка.
— Чего надо? — тявкнул он, опасливо ощупывая сверток колючими глазками.
— Здравствуйте, — произнес Влк почти без акцента, разве что интонация выдала в нем иностранца. Он вежливо объяснил, что они хотят возложить на алтарь мучеников этот венок от своих земляков — нескольких поколений хлебопеков, и надорвал край упаковки. Перед отъездом Доктору пришла в голову блестящая идея, как лучше запутать след: венок был изготовлен из слоеного теста с выложенной миндалем надписью на двух языках: "ПОМНИМ".