Пальмы в снегу
Шрифт:
Внезапно он почувствовал, как надежда неумолимо тает, утекает из груди.
Лунный свет заливал комнату. Даже лишившись волос, Бисила была прекрасна, как никогда. Растаяла твёрдая непримиримость ее взгляда, исчезла горькая складка у губ, появившаяся в последнее время. Губы дрогнули в слабой улыбке.
— Мне так жаль, что все это случилось... — начал Килиан. Слова полились неудержимым водопадом, одно за другим. — Я не должен был уезжать. Как бы я хотел все вернуть... Моси мертв... Теперь ты свободна
Бисила накрыла рукой его губы, не давая ему продолжать.
— Это возможно лишь после того, как женщина добросовестно исполнит ритуал скорби... Я никогда не отказывалась от своих верований. Мне жаль с тобой расставаться, но что-то подсказывает, что мне лучше пока оставаться вдали от тебя, подумать о прошлом и будущем, о том, что и кто мне на самом деле нужен.
Килиан нахмурился.
— Тебе нужно время свыкнуться с тем, что в твоём сердце я твой истинный муж?
Бисила печально улыбнулась.
— Перед законом божеским и человеческим Моси был моим мужем, так что с точки зрения моего народа период траура неизбежен. Но это не все. — Ее глаза наполнились слезами, а голос задрожал. — Случившееся навсегда останется в моей памяти. Я не смогу от этого избавиться. И твои слова, Килиан... Они надругались не только над моим телом, но и над душой. Из-за них я до сих пор чувствую себя раздавленной гусеницей. Я должна это преодолеть. Если не смогу, то никогда не стану свободной для любви. Я не хочу сравнивать тебя с ними, Килиан, с теми белыми, что столько лет нас угнетали. Поэтому мы должны на время расстаться.
Килиан поднялся и принялся ходить по комнате. Мысль о страданиях, пережитых Бисилой, причиняла ему глубокую боль, но эти слова пробудили в его душе настоящий ужас.
— Завтра я ухожу в Биссаппоо, где проведу двадцать дней в хижине отверженных... — добавила она, снова взяв себя в руки.
— Еще почти месяц! — возмущённо воскликнул Килиан.
Бисила помолчала, закусив губу, после чего продолжила:
— Потом я отправлюсь в дом моей матери и оставлю ей Инико. У Моси не было родных, так что некому предъявить права на моего сына, чему я очень рада. Затем я натру тело красной глиной и надену на руки, ноги и талию браслеты и пояс из ковыля. Несколько дней меня никто не должен видеть во вдовьем наряде. После этого я смогу выходить из дома и гулять, где пожелаю, но не должна спускаться в Сампаку, и ты не должен подниматься ко мне, пока не минует срок траура, — поспешно закончила она. — Ну, вот и все. Не так уж это и сложно.
Килиан слушал ее слова, не переставая метаться по комнате.
— И как долго это продлится? Сколько времени нам жить в разлуке?
— Год, — чуть слышно ответила она, вставая.
Килиан застыл.
— Не проси меня об этом... — прошептал он. — Как же так? — Он подошёл к Бисиле и посмотрел ей в глаза. — Ты не боишься, что время окончательно нас разлучит?
В глазах Бисилы застыла непреклонность.
— Ты не можешь запретить мне подняться в Биссаппоо и
— Если ты поднимешься, — предупредила Бисила, — ты больше никогда меня не увидишь! Обещай, что не станешь этого делать.
— Я не могу этого обещать, Бисила, — упрямо ответил Килиан.
Его руки гладили ее обритую голову, затылок, плечи, спустились по спине до самой линии бёдер. Голос Килиана звучал мягко, почти жалобно.
— Это слишком тяжко: знать, что ты так близко, и не иметь возможности увидеть тебя...
— Я уже говорила, и теперь повторяю: я всегда буду с тобой... — Бисила протянула руку и погладила его по щеке, потом поднялась на цыпочки и поцеловала с такой нежностью, что Килиан содрогнулся, — пусть даже ты и не сможешь меня видеть.
В эти минуты Килиан еще не знал, что тот период его жизни, с мая 1965 по апрель 1966 года, окажется далеко не самым драматичным и невыносимым, хотя тогда казался именно таким. Он вновь целиком погрузился в работу, радуясь, что урожай в этом году оказался таким богатым, какого плантация ещё не знала за долгие десятилетия своего существования. С конца августа сушилки работали во всю мощь, каждый день встречая невыносимым жаром, ввергавшим его в состояние одури и непрестанной сонливости.
Спать и работать: таковы были единственные его занятия в это время. К счастью, недавно женившиеся Матео и Марсиаль, поглощённые своей новой жизнью, после рабочего дня уезжали с плантации в город, а Хулия была занята исключительно детьми, Исмаэлем и Франсиско. Так что Килиану больше не приходилось искать отговорки, чтобы отказываться от вечеринок и прочих развлечений, и он мог спокойно считать минуты, оставшиеся до окончания траура Бисилы — и его собственного, — совершенно не замечая происходящих вокруг событий, которым суждено было перевернуть всю историю острова.
Сбор урожая перекрывался с периодом обрезки поросли. Килиан и Хосе прохаживались по широким проходам между рядами деревьев, наблюдая за работой брасерос. В каждом ряду деревья какао росли строго на одном и том же расстоянии друг от друга. Похожие одно на другое, они напоминали бокалы — заботливо обрезанные, с единственным стволом и развилкой ветвей на одной и той же высоте, с отлично сформированными кронами без жирующих побегов, волчков и растущих внутрь кроны ветвей. Неподалёку раздавались возмущенные окрики Симона, смех и песни нигерийцев его бригады.
Килиан задумчиво прохаживался мимо деревьев.
Знаменитое на весь мир какао Сампаки было результатом ежедневной работы сотен людей, которые изо дня в день корчевали кусты, прореживали ветви деревьев, чтобы посадки какао получали достаточно света, но при этом не страдали от палящих солнечных лучей, заменяли больные растения, обрезали волчки и неправильно растущие ветви, прививали разные сорта какао и каждые две недели, когда созревали новые плоды, собирали урожай.
Килиан всегда слышал пение рабочих.