Памятные встречи
Шрифт:
— Лохнесское чудовище! — на бегу я отвечаю своему товарищу.
— Где, какое чудовище? — с удивлением и встревоженно спрашивает он меня и, видя мое возбуждение, мчится за мною, побросав все свои дела.
Наверное, в этот момент странно выглядели два человека, несущиеся по берегу озера.
Вот, наконец, и высокий берег. Сдерживая через силу дыхание и разошедшееся сердце, я навожу бинокль на озеро и ищу. Ничего не видно, опоздал. Чудовище ушло в глубину озера и сейчас отлеживается в прохладной воде на илистом дне. Впрочем, надо еще поискать. В стороне показалась черная извилистая полоска. Биноклем никак не могу попасть на нее. Наконец, мелькнула в поле зрения, появилась…
Что же я увидел! Три баклана, вытянувшись гуськом,
В пустынных и выжженных солнцем горах Богуты мы путешествуем от оазиса к оазису. В одном оазисе — крохотный родник, густая тень и прохлада! К машине же нельзя прикоснуться, такая она горячая. Не беда, что со всех сторон, размахивая длинными ногами, бегут к нам клещи-гиаломмы; неважно, что несколько тощих комариков заявляют о себе уколами, предупреждая о предстоящей вечерней атаке. Всем нравится оазис. Деревья большие, развесистые, на них невольно заглядишься. Многие распластали по земле толстые стволы. И уж сколько им человек нанес ран топором и пилой!
Беспрестанно напевает иволга. Ее не разглядеть в густой зелени листьев. А если и выскочит на секунду на голую ветку, то, заметив на себе взгляд человека, сразу же спрячется. Безумолчно пищат птенцы воробьев. Иногда будто загрохочет поезд, так громко зашелестят от порыва ветра листья, а у одного дерева ветка трется о другую, поет тонким голосом.
Все проголодались, дружно готовят обед. Мне, сидевшему за рулем, привилегия. Пользуясь ею, я усаживаюсь возле родника. С десяток толстых, солидных и, наверное, уже старых жаб шлепается в воду, десяток пар глаз высовывается из воды и уставляется на меня. Жабы терпеливые. Вот так, застыв, будут глазеть часами. Но и мне от усталости не хочется двигаться. Подожду здесь, послушаю иволгу, воробьев, шум листьев и скрип ветвей. Прилетела маленькая стайка розовых скворцов, покрутилась и умчалась снова в жаркую пустыню. Появилась каменка-плясунья, взобралась на камешек, посмотрела на людей, покланялась и — обратно в жару, полыхающую ярким светом.
Родничок — глубокая яма около двух метров в диаметре, заполненная синеватой и мутной водой. Один край ямы пологий, мелкий. Через него слабо струится вода и вскоре же теряется в грязной жиже. К пологому бережку беспрестанно летят мухи: мусциды, большие полосатые тахины, цветастые сирфиды, пестрокрылки. Еще прилетают желтые, в черных перевязах осы-веспиды. Все садятся на жидкую грязь и жадно льнут к влаге.
Все же я пересидел жаб. Одна за другой они, не спеша и будто соблюдая достоинство, приковыляли к мелкому бережку и здесь, как возле обеденного стола, расселись, спокойные, домовитые. Ни одна из них не стала искать добычу. Зачем? Вот когда муха окажется совсем рядом, возле самого рта, тогда другое дело: короткий бросок вперед, чуть дальше с опережением, и добыча в розовой пасти. Вздрогнет подбородок, шевельнутся глаза, погрузятся наполовину, помогая протолкнуть в пищевод добычу, и снова покой, безразличное выражение глаз и будто застывшая улыбка безобразного широкого рта. Если муха села на голову — на нее никакого внимания. С головы ее не схватить. Пусть сидит, все равно рано или поздно попадет в желудок.
Страдающим от жажды насекомым достается от жаб. Только осы неприкосновенны, разгуливают безнаказанно. Никто не покушается на их жизнь. Заодно с осами неприкосновенны и беззащитные мухи сирфидки. Не зря они так похожи на ос. Им, обманщицам, хорошо. Их тоже боятся жабы.
Как захотелось в эту минуту, чтобы рядом оказался хотя бы один из представителей многочисленной когорты скептиков, подвергающих сомнению ясные и давно проверенные жизнью факты, те противники мимикрии, происхождение и органическая целесообразность которой так показательны и наглядны. Чтобы понять сущность подобных явлений, необходимо общение с природой.
Жабы разленились от легкой добычи, растолстели. Легкая у них жизнь. Их никто не трогает. Кому они нужны, такие бородавчатые, ядовитые. А пища — она сама в рот лезет. Успевай только хватать и проглатывать.
Синее-синее озеро в ярко-красных берегах сверкало под жарким солнцем. Мы идем вдоль берега, сопровождаемые тоскливыми криками куличков-ходулочников. Иногда налетит крачка и закричит пронзительно. Поднимаются издалека осторожные цапли, утки-атайки. Не доверяют птицы, откуда им знать, что нет у меня смертоносного оружия, в руках всего-навсего фоторужье, а в душе самые добрые пожелания всему живому на этом озерке среди большой и сухой пустыни.
Слепит солнце, жарко.
А что там трепещется вдали у берега, покрутится на одном месте, затихнет, бултыхнется и снова крутится? Надо прибавить шаг, посмотреть, вдруг что-нибудь особенное, невиданное, неизвестное в этом древнем озере. Все ближе и ближе таинственный незнакомец. Вот он напротив. Придется раздеться, залезть в воду. А в воде оказывается самая обыкновенная жаба.
Что-то с ней произошло? Одна передняя нога ее или парализована, или скрючена судорогой, не работает, и из-за этого никак не может приблизиться жаба к берегу, крутится, и ни с места, устала, изнемогла. Хотя бы догадалась одними задними ногами работать, тогда, быть может, что-нибудь получилось… На руке спокойно уселась, не пытается спасаться, будто так и полагается.
Осторожно мы перенесли жабу на берег. Она попыталась прыгнуть, но опять предательская нога подвела. Перевернулась жаба на спину. Потом будто поняла бесполезность попыток, кое-как доковыляла до самого бережка, залезла в воду, замерла, уставившись на нас выпученными глазами. Мы не прочь посидеть рядом, посмотреть на нашу незнакомку, сфотографировать ее. А она отдохнула, пришла в себя и потихоньку поскакала прочь.
Наверное, жаба плыла с другого берега озера, путь был нелегким, не меньше двух километров, и с непривычки стянуло судорогой у нее ногу. Жаба была большая, толстая и старая. Теперь будет умнее и не станет отправляться в столь далекое и нелегкое водное путешествие.
Долгое путешествие по каньонам Чарына вместе с собакой Зорькой кончалось. Позади остались трудные переходы над отвесными утесами, походы по пустыне, опасная переправа через реку. Сегодня последний бивак. Завтра предстоял обратный путь, в городе ждали многочисленные дела, не сравнимые с маленькими хлопотами и невзгодами минувшего путешествия.
Ночью спалось плохо. Светила яркая луна. Ветки деревьев отбрасывали на белый полог ажурные тени. Страшным голосом вдали прокричала косуля. Не смолкал ни на минуту хор лягушек. Нудно ныли комары. Сгорбившись, они беспрестанно втыкали свои хоботки в редкую ткань марли, пытаясь пробиться через препятствие. Какой, должно быть, заманчивой и громадной тушей представлялась им недосягаемая добыча, укрытая со всех сторон непроницаемой преградой!
Тени от ветвей медленно передвигались по пологу, медленно текло и время, и луна медленно скользила по небу. Засыпая, я услышал шорохи.
— Зорька, чужой! — сонно сказал я собаке, настораживая ее, такую добродушную и к тому же изрядно уставшую после дневных погонь за всяческой живностью.
— Пуф! — ответила собака чем-то средним между чиханием и лаем, как бы подтверждая, что она не спит и все слышит.
Сон не был долгим. Проснулся я от ощущения, будто кто-то вежливо, но настойчиво подталкивает меня в бок, пытаясь разбудить…