Пандора
Шрифт:
«Они больше не охраняют Империю, не оберегают и не сдерживают ее границы, – говорил он. – Не сохраняют образ жизни! Сплошная война и торговля!»
Я не могла с ним не согласиться.
Дела обстояли еще хуже, чем он думал. Если бы он почаще выходил послушать философов, как делала это я, то пришел бы в ужас.
Повсюду появлялись маги, утверждая, что способны летать, созерцать видения, исцелять наложением рук! Они воевали с христианами и евреями. По-моему, римская армия на них внимания не обращала.
Медицину, знакомую мне по смертной жизни, заполонили тайные восточные
Добрая половина членов сената уже не обладала итальянским происхождением. Иными словами, наш Рим перестал быть нашим. Титул императора превратился в анекдот. Сколько было убийств, заговоров, пустячных споров, фальшивых императоров – вскоре стало совершенно ясно, что страной правит армия. Армия выбирает императора. Армия его и содержит.
Христиане разделились на враждующие секты. Просто поразительно, но споры отнюдь не вредили религии. В разобщенности она набирала силу. Периодически людей жестоко преследовали и казнили лишь за то, что они молятся не у римских алтарей. Однако создавалось впечатление, что такие преследования только усиливают симпатию населения к новому культу.
А новый культ плодил безудержные споры по каждому принципу, имеющему отношение к евреям, Богу и Иисусу.
С этой религией произошла совершенно потрясающая вещь. Быстрые корабли, хорошие дороги и устойчивые торговые пути распространяли ее в бешеном темпе, но внезапно она оказалась в необычной ситуации. Конец света, предсказанный Иисусом и Павлом, так и не наступил.
А все, кто знал или видел Иисуса, уже умерли. Наконец умерли и те, кто знал Павла.
Появились христианские философы, составившие смесь из старых греческих идей и древних еврейских традиций.
Юстин Афинский писал, что Христос есть Логос, что можно быть атеистом и все равно обрести спасение во Христе, если поддерживать в себе разумное начало. Я не могла не рассказать об этом Мариусу.
Я решила, что это его наверняка подхлестнет, а ночь обещала быть скучной, но он лишь разразился очередной нелепой речью о гностиках.
«Сегодня на Форуме появился человек по имени Сатурний, – сказал он. – Может быть, ты о нем слышала. Он проповедует дикий вариант этого христианского вероучения, которое так тебя забавляет; в нем еврейский Бог – это дьявол, а Иисус – новый Бог. Это уже не первое его выступление. Благодаря местному христианскому епископу Игнатию он со своими последователями направляется в Александрию».
«Эти идеи уже встречались в книгах, – сказала я, – они из Александрии и пришли. Мне они недоступны. Тебе, быть может, напротив, близки. В них говорится о Софии, источнике Мудрости женского пола, предшествовавшей Сотворению мира. И евреи, и христиане хотят как-нибудь вплести в свою веру эту концепцию Софии. Как же это напоминает мне нашу возлюбленную Изиду!»
«Твою возлюбленную Изиду!» – поправил он.
«Такое впечатление, что встречаются умы, желающие сплести все воедино – все мифы или их суть – и получить великолепный гобелен».
«Пандора, мне сейчас опять от тебя дурно станет, – предупредил он. – Рассказать тебе, чем занимаются твои христиане? Они создают мощную организацию. За епископом Игнатием придет еще какой-нибудь епископ, а епископы хотят установить следующее правило: век личных откровений подошел к концу; они хотят пересмотреть все сумасшедшие свитки, имеющиеся на рынке, и создать единый канон, в который будут верить все христиане».
«Никогда не думала, что такое произойдет, – сказала я. – Когда ты осуждал их, я соглашалась с тобой больше, чем тебе казалось».
«Они добиваются своего, потому что отходят от эмоциональной морали. Они собираются в организацию, как римляне. Епископ Игнатий очень строг. Он раздает полномочия. Он проверяет точность рукописей. Обрати внимание: пророков выгоняют из Антиохии».
«Да, ты прав, – согласилась с ним я. – И что ты думаешь? Это хорошо или плохо?»
«Я хочу, чтобы мир стал лучше, – сказал он. – Лучше для мужчин и женщин. Лучше. Ясно только одно: те, кто пил кровь, теперь уже вымерли, и ни мы с тобой, ни царь с царицей никоим образом не можем вмешаться в ход развития человеческой истории. Я считаю, что людям нужно прилагать больше усилий. С каждой жертвой я пытаюсь все глубже постигать зло. Меня пугает всякая религия, выдвигающая фанатические заявления и требования на основании божьей воли».
«Ты настоящий августинец. Я с тобой согласна, но ведь весело читать этих сумасшедших гностиков. Марциона, Валентина…»
«Тебе, наверное, весело. Я же во всем вижу опасность. Новое христианство, оно не просто распространяется – везде, где оно появляется, оно принимает новые формы – изменяется, как животное, которое, сжирая местную флору и фауну, вместе с пищей приобретает новые способности».
Я спорить не стала.
К концу второго века Антиохия превратилась в настоящий христианский город. Читая труды новых епископов и философов, я думала, что нас ждут вещи похуже, нежели христианство.
Однако ты должен сознавать, Дэвид, что над Антиохией отнюдь не носилось облако упадка, в воздухе не витало ощущение близости конца Империи. Разве что повсюду царила суетливая энергия. Это фальшивое ощущение роста и творческого развития, в то время как ничего подобного не происходит, порождает торговля. Изменение не обязательно означает изменение к лучшему.
Потом для нас наступили темные времена. Воедино сошлись две силы, потребовавшие от Мариуса всего его мужества. Антиохия в большей мере, чем когда-либо, вызывала к себе интерес.
С той первой ночи, когда я пришла в дом, ни Мать, ни Отец ни разу не пошевелились!
Позволь описать тебе первую катастрофу, потому что мне ее перенести было проще, я только сочувствовала Мариусу.
Я уже говорила тебе, что вопрос о том, кто сейчас император, превратился в анекдот. Но в связи с событиями начала двухсотых годов этот анекдот перестал быть смешным.
В тот момент императором был Каракалла, обыкновенный убийца. В ходе паломничества в Александрию с целью увидеть останки Александра Великого он по никому не известным причинам устроил облаву на несколько тысяч молодых жителей города и совершил массовое избиение. Такой резни Александрия никогда не видывала.