Панфилыч и Данилыч
Шрифт:
Девчонки-сверстницы визжали в реке, гонялись друг за другом, убегали от парней. Ну а Пану так не пожмешь. Спокойно смотрели большие серые глаза: ну-ка?
Во время экзаменов на реку ходили, по кустам шарахались, счастливые, на комарах, с дымными кострами, с песнями.
У Паны не было пары, не было ее и у Михаила. Слишком серьезная была Пана, взрослая, можно сказать, не для игры. Слишком узок был в плечах, худ в спине, покрытой пятнами грязного загара, Михаил – прокуренный нижнеталдинской хулиган. Постарше парни на Пану поглядывали.
Прошелестело слово: «Нож!»
Нечаянно, вернее – совершенно спокойно выпила Пана водки с мальчишками, деликатно пожевала пирожок рыбный и опьянела. Тут-то ее и состерег Мишка.
Свадьба была стриженая, перед самой армией. Пластинки на проигрывателе крутили пальцами – моторчик сломался – по очереди.
Пана выпила красного немного, нельзя ей уже было. Мишка не сводил с нее глаз, за руку ее держал.
Сказала Пана в тесной спаленке за перегородкой, чтобы служил спокойно, ни о чем плохом не думал, будет она верной женой до последних дней жизни, до гроба.
Как далеко казались последние-то дни, только пирог закусили…
6
На восточной границе Михаил служил образцово, хоть и допускал иногда мальчишеские срывы. Все знаки отличий, какие можно было заслужить, заслужил.
Товарищи его любили. За ловкость и веселую исполнительность ценили командиры.
В положенное время родила Пана Гришу.
Никто не верил, глядя на безусого сержанта, что на фотографии красавица с мальчиком на руках – жена.
И сам-то Михаил не особенно в это верил, привычки к жене не было, сына не понимал, относился к нему как к родственнику, как к младшему, например, братишке, хоть не упускал случая к месту и не к месту вставить, что он мужик детный.
После армии еще норовил жить огольцом. Ходил с холостыми товарищами, женатых мужиков среди друзей не было – все у него были ребяты.
– У Гришки ребятишки, и у Мишки ребятишки, – с горьким смехом говорила Пана.
Работал Михаил шофером, потом в леспромхозе, потом опять к машине потянуло.
Но если другие умели извлекать из машины все блага, какие она может дать в сельской местности, Михаил этого не умел, да так и не научился. Привез как-то Буслаевне навозу на огород, а ей пенсию выдали, и вся-то она, эта пенсия, – за навоз отдать. Разве руки поднимутся?
По дороге на морозном ветру пассажира подобрать – какие тут деньги? Говоришь с ним как человек, а потом он тебе сует деньги? С накладными мудровать – мешок кормов сюда, мешок туда?
«Беспечность» – это качество в личное дело в армии внесено было.
Ну, ничего, надо же и беспечным жить на белом свете.
Заметно постарела Пана с заботами, подруги ее еще замуж не выходили – гуляли, учились. Забегали бывшие одноклассницы как к старшей, с тайнами своими девичьими, поболтать, Гришку потискать.
Дошли до Михаила
7
Но пришла беда – забылись маленькие бедки.
Сделала Пана неудачный аборт, и – то ли простудилась после этого, то ли еще почему – привязались женские болезни. С Шарапутовой Настасьей сдружилась, с фельдшерицей, из-за лекарств, травок. Врачиха эта, фельдшерица, путаная была баба, мужиков водила, ну и прочее. Известно, если балованная…
– Подругу нашла, – зло говорил Михаил, – лахудру!
– Ведь состарела я, Миша, покамест ты казакуешь. Нам с Настасьей одне года дают, а она меня на девять лет старше. – Пана заплакала, подошла к нему и ему же на грудь упала.
Вот так всегда у нее было, с ним же поругается, и к нему же плакать идет. Никакое сердце этого не выдержит.
Болела по две-три недели, едва по кухне ползала, самому приходилось все успевать в хозяйстве, научился и полы мыть, еду готовить, и тряпки стирать, и скотину кормить.
Катились год за годом. Гришка уже в школу ходил, весной бурундуков отцу в план стрелял из тозовки.
Собиралась Пана на курорт, переодевалась, сменила будничное белье на заветный черный гарнитур с кружевами, посмотрела на себя в зеркало на шифоньере, а и груди висят в сморщенном лифчике, да и ноги не те под кружевами. Не то, не то, Пана! Заплакала, упала на кровать. Верно говорила Настасья: «Разве тебе такой мужик нужен, Паночка? Ветрогон! Он в женшине-то еще ничего не понимает, а поймет – ты уже старуха станешь!»
Михаил увидел в окно, что жена перед зеркалом вертится, комбинацию примеряет. Бросил сверху лопату в мягкий мокрый весенний сугроб. Слез со стайки – снег на ней чистил, – закурил, успокоился. Ревновал последнее время как бешеный.
Капельки с черной крыши бежали, брякали в перевернутое ведро на крыльце. Солнце желтое, жидкое, глаза заливает, ломит.
Вроде шутя сказал, облокотившись в спальне о косяк:
– Правильно! Там красивым бабам внимание уделяют!
Но когда подняла Пана лицо от подушки, пожалел о своих словах: не такие глаза были у жены.
– Пропала моя красота, Миша?
– Куда же делась? – Скинул валенки, подсел, сильный да здоровый, ласковый, снегом пахнет весенним, папиросой, легким хмелем.
– Сквозь твои руки красота моя ушла, как вода расточилась!
Дошло до мальчишеских мозгов, до сердца.
8
Какая весна была!
За несколько дней все протаяло, сплыла грязная вода по Шунгулешу, по Талде. Мосты посносило. Большими объездами катанул из Нижнеталдинска в Усолье.