Паника
Шрифт:
— Не уверен, что имело место насилие, — пробормотал врач.
Но его не услышали.
— Так, — заключил полковник. — Мы не будем тревожить господина Еджава Вулбари непроверенными предположениями.
— Что же ему сказать?
— А вот это — моя забота, лейтенант! Мэт! Ты тоже меня понял, верно?
— Да, Харви!
— Разрешите идти, сэр? — спросил Веерховен.
— Минуту, лейтенант!
Бейсн подошел к Рихарду, приблизил почти вплотную свое длинное лицо.
— Штабб мертв, лейтенант! — сказал он. — Капитан Штабб! Он был моим старым другом, но это для вас не так важно! А важно то, что теперь вы — единственный мой офицер! И я надеюсь на вас, лейтенант!
— Я не подведу вас, сэр! — сухо ответил Beepxoвен. — Это все, сэр?
— Да! — со скрытым неудовольствием произнес Бейсн, отодвигаясь. — Да. Можете идти!
Веерховен козырнул и покинул лазарет.
За истекшие полчаса снаружи стало еще жарче. Больше всего Рихарду хотелось спуститься вниз к морю и выкупаться. Он отчетливо представил себе шелковую серебрящуюся поверхность океана, прохладную воду, обнимающую тело… Но никто, кроме патрулей, не имел права покидать территории базы. Это был приказ полковника. Возможно, лейтенанта Веерховена он и не касался, но как отнесется Бейсн к тому, что его офицер, вместо того чтобы заниматься делом, отправится купаться? А работы у Рихарда — непочатый край. Кому, как не ему самому, об этом знать!
Лейтенант вздохнул и зашагал мимо второго солдатского барака к своему домику. Сбоку от казармы трое поваров под навесом из пальмовых листьев жарили на открытом огне мясо. Рядом, в полностью автоматизированном армейском котле, варился суп. Веерховена позабавило сочетание этих двух способов приготовления пищи. Первому было по меньшей мере десять тысяч лет. Второму — чуть больше десятилетия.
— Хорошие финики, лейтенант! — Один из поваров стоял рядом и протягивал Веерховену кулек, свернутый из листа дынного дерева.
— Спасибо!
Сплевывая на землю косточки, Веерховен обогнул элегантное бунгало, стеклянная стена которого так и сияла на солнце, ответил на приветствие часового, истекавшего потом у открытой двери резиденции Вулбари, и подошел к собственному домику.
Построенный из таких же сборных конструкций, как и все остальное, трехкомнатный домик Веерховена выглядел приятнее, чем солдатская казарма. Он смотрелся бы еще лучше, если бы не ядовито-зеленый цвет деревянных стен и крыши. Но главной частью дома была не та, что располагалась над землей.
Войдя, Рихард пересек первую комнату и по узкому коридору прошел в крохотное помещение без окон. Наклонившись, он откинул крышку люка. Под ней была стальная плита с тусклым красным глазком в углу. Веерховен прижал к опознавателю большой палец, и плита с негромким жужжанием отползла в сторону, открыв винтовую лестницу, огибающую железный столб.
Стальная плита встала на место раньше, чем нога Веерховена коснулась последней ступеньки. И сразу же скрытая пружина вернула на место деревянную крышку люка. Это были естественные меры предосторожности: здесь, под зеленым домиком, размещался Контрольный Центр управления всеми системами слежения и огня на острове.
Чернокожий охранник, вскочивший на ноги, едва сдвинулась стальная плита наверху, коснулся пальцем края каски и опустился на стул.
— Здравствуйте, лейтенант! — Один из операторов Веерховена, МТанна, одарил начальника сверкающей улыбкой. Второго оператора не было: с двумя специалистами он устанавливал еще одну телекамеру на западном берегу острова.
— Привет!
Веерховен опустился в собственное кресло и ввел код. Один большой и три малых экрана могли дать «картинку» с любой из ста тридцати шести камер «явного» наблюдения и шестнадцати, допуск к которым открывался специальным паролем. Кроме того, со своего пульта он мог активизировать любую из огневых точек: от пулеметов на периметре базы до самонаводящихся ракет «поверхность» — «воздух» и «поверхность» — «поверхность», размещенных в шахтах по всему периметру острова.
Информация с камер открытого наблюдения поступала на шестнадцать дисплеев дежурного оператора. Каждую минуту изображения автоматически менялись. Вся информация записывалась и хранилась в течение шести дней. На седьмой девяносто шесть процентов ее уничтожалось, если не поступало отменяющей команды.
К сегодняшнему вечеру, когда будут закончены работы на западном берегу острова, система войдет в автоматический режим слежения. То есть любое судно или самолет, оказавшиеся ближе, чем в полумиле от острова, и при этом ниже, чем в тысяче футов над уровнем моря, будут уничтожены, если на них не установлен кодовый передатчик. Или если команда на уничтожение не будет отменена отсюда, из КЦ.
Веерховен вывел на дисплей «общее наблюдение» и «полет бабочки». Выяснив, что в пределах мили от острова нет ни одного судна с работающим двигателем, Рихард ввел данные проверочного теста. Через три минуты вторая из выпущенных ракет поразила условную цель — приближающийся «крейсер». Первая была уничтожена в соответствии с процентом и вероятностью, заданными самим Веерховеном. Это была «игрушка». Но «игрушка», полезная и для оператора, и для компьютера. То же произойдет и с настоящим крейсером, когда он подойдет к Козьему Танцу.
Стоимость установленного на острове оборудования превышала сто миллионов долларов. Немалая сумма. Но и не слишком большая, если сравнить, например, со стоимостью стратегического бомбардировщика. И совсем незначительная, если сопоставить с предполагаемой стоимостью нефтеносных пластов, хозяином которых станет Вулбари, сменив титул шейха на должность господина Президента. Что ж, и те восемь с половиной тысяч долларов, что переводятся ежемесячно на его, Веерховена, банковский счет, станут только каплей в денежном потоке, который устремится туда при благоприятном обороте событий. Да здравствует Президент Вулбари!
Рихард покосился на охранника — тот глядел в потолок — и ввел дополнительный пароль, открывающий доступ к скрытым телекамерам в резиденции шейха.
Господин Еджав Вулбари, именуемый последователями — шейх, а особо приближенными — «ата», недовольно разглядывал толстенького пожилого негра с тремя шрамами на лбу. Такими же, как у него самого.
— Не будь ты моим родственником, — сердито заявил Вулбари, — я лишил бы тебя никчемной жизни!
— Но, ата, в чем моя вина? — обиженно возразил толстяк. — Я убедил белого подождать три дня! Я сразу связался с Нукэ! Если Нукэ не сумел сделать все, как надо, — это его горе!