Париж

Резерфорд Эдвард

Всего в полукилометре от этого места Симон Ренар завернул на улицу, ведущую к его дому.

Ему недавно исполнилось сорок, и был он весьма привлекательным мужчиной, едва начинающим седеть. Год назад умерла его жена, оставив вдовцу троих детей. Он еще не оправился от этой потери.

Когда он вошел в дом, его встретила тишина. На кухне была лишь служанка, которая сообщила хозяину, что его старшая дочь с подругой ушла на рынок и взяла с собой младших детей и что вскоре за этой подругой к ним должна зайти ее мать.

Симон

обрадовался возможности спокойно заняться торговыми книгами и собрался пойти в амбар на заднем дворе, как в дверь постучали. Открыв ее, он увидел на пороге приятную темноволосую женщину и решил, что это и есть мать той девочки, которая ушла с его детьми на рынок.

– Заходите, – сказал он. – К сожалению, детей нет дома, но, думаю, они скоро вернутся.

Его раздосадовало появление нежданной гостьи, нарушившее его планы, но он постарался не выдать своих чувств.

Она вошла и огляделась.

– Вы всегда тут жили? – спросила она.

– Да. Это дом моих родителей. Несколько лет назад я перестроил его.

– А, – кивнула она. – Ваши родители еще живы?

– Нет. Я потерял их во время чумы в девяносто шестом.

Чума возвращалась в Париж дважды с тех пор, как он стал взрослым: сначала в 1580 году и потом снова в 1596-м. В первый раз беда миновала этот уголок. Во второй раз он был в отъезде – поехал по делу в Лион, а когда вернулся, то родителей уже не было в живых.

Симон никак не мог придумать, что сказать женщине. У его детей было много друзей, и он не помнил подробности о семьях всех этих мальчиков и девочек.

– Я забыл, сколько у вас детей, – наконец сказал он.

– Всего трое.

– Ах да. Как у меня.

Они прошли в общую комнату. Она была хорошо обставлена: там стояла пара угловатых ореховых кресел с прямыми спинками, обтянутых брюссельским гобеленом, и резной стол. Пол покрывал турецкий ковер, на стене висела шпалера. Симон гордился этой комнатой, и потому ему было приятно видеть, что женщина с восхищением рассматривает ее.

– У вас очень красивый дом, – сказала она с улыбкой. – Должно быть, ваше дело процветает.

В отличие от отца, Симон не отказывался от помощи, которую предлагали ему родственники. Когда отец Ги пригласил его поучаствовать в торговле с Италией и импортировать шелк и кожаные перчатки, то Симон с благодарностью согласился. Результаты превзошли все ожидания. Вообще-то, при желании можно было и дальше наращивать состояние, но он не хотел. Дом он перестроил и увеличил, его семья ни в чем не нуждалась, и этого ему было достаточно. Он являлся членом гильдии, однако в ее внутренней политике никакого участия не принимал. Он не стремился произвести на кого-либо впечатление. Симон надеялся, что его дети, повзрослев, найдут себе супругов из честных, крепких семей, но не более того. Он никогда не хотел переехать из тихого уголка в конце аллеи, который представлялся ему обителью покоя в бурном мире.

Нежданная гостья улыбнулась:

– Вы меня не помните.

– Простите. – Он смущенно развел руки. Притворяться не было смысла. – У моих детей столько друзей…

– Это

я виновата. Вы, должно быть, ожидали кого-то: думаю, мать ребенка, который дружит с вашими детьми. Но я здесь по другому поводу. В последний раз я была в Париже тридцать два года назад. Я даже не знаю вашей фамилии. Но я пришла сюда, чтобы отыскать вас, так как должна сказать вам спасибо. Когда я была маленькой девочкой, вы спасли мне жизнь. Теперь вы вспоминаете?

– Бог мой! – Он удивленно всматривался в нее. – Вы та маленькая девочка-протестантка. Констанция? Это ты?

– Я бы послала тебе письмо еще много лет назад, но когда твой отец привез меня к моей родне в Ла-Рошель, он даже не захотел представиться. Он тут же развернулся и ушел.

– Этого я не знал. – Симон говорил сбивчиво, еще не совсем осознав происходящее. – Наверное, в те дни было слишком опасно помогать протестантам. Наверное, он хотел таким образом уберечь себя и семью.

– Я тоже так считаю. Может, я даже знала вашу фамилию, но забыла, ведь мне было всего пять лет. Но я всегда помнила о тебе и хотела поблагодарить. Поэтому, приехав в Париж, я отправилась на поиски дома. Мне казалось, что я сумею узнать его.

– Так и вышло.

– Да. – Констанция улыбнулась. – Правда, пришлось побродить несколько часов по округе. А когда нашла дом, то боялась, что ты в отъезде, или переехал, или что я вовсе не узнаю тебя. Но потом ты открыл дверь, и я сразу поняла, что это ты. И прежде чем я успела что-то сказать, ты пригласил меня войти.

– Но это же замечательно! – Он качал головой от удивления. – Когда отец вернулся из Ла-Рошели, он сказал нам, что ты в безопасности. Потом на Ла-Рошель двинулась королевская армия. Протестанты сопротивлялись так отчаянно, что армии пришлось отойти. Но мы слышали, что за время осады погибло много горожан, так что я не знал, жива ты или нет. И вот ты здесь. Знаешь что, приведи к нам своего мужа и детей, они должны познакомиться с моими детьми.

– Мы ведь по-прежнему протестанты.

– Теперь это разрешено законом. – Симон пожал плечами.

На самом же деле Симон, оставаясь католиком, не очень интересовался тем, какую религию исповедуют окружающие. Даже столько лет спустя он помнил, как в детстве был потрясен, когда узнал, что христиане убивают прямо посреди улицы невинных людей; помнил он и то, как разочаровался в своем дяде Ги, который не видел в этом ничего ужасного. Он стал одним из множества умеренных католиков, считающих, что такие злодеяния противоречат христианской вере – что бы ни говорил папа римский.

– Что же, тогда я с радостью приду к вам с детьми, – сказала Констанция. – Но, увы, без мужа. Он скончался два года назад. В Париж я приехала со своим деверем и его семьей. Наши дети росли вместе. И когда друзья стали звать деверя приехать в Париж и присоединиться к здешней Протестантской церкви, мы решили, что поедем все вместе.

– Тогда приходите все! – сказал Симон. – Устроим большой обед.

Он собрался было поведать ей, что его жена тоже умерла, но по какой-то причине промолчал. Пока.