Пароль остается прежним
Шрифт:
Ефремов выпил.
После второй стопки у него закружилась голова. На Горского же водка не действовала и он заказал еще.
— За ваших детишек,— предложил Горский.
Ефремов выпил.
Потом они возвращались домой какими-то закоулками, и Горский почти тащил Ефремова на себе. Водитель автопогрузчика плакал, рассказывая о своей трудной жизни, как чудом уцелел в концентрационных лагерях и как недавно пограничники заподозрили его в связи с каким-то человеком.
Горский был трезв. Он не пропустил ни одного слова из того, что говорил Ефремов.
ВСТРЕЧА В ХОДЖЕНТЕ
За последнее время сменили столько городов, что у Тома и «Зуба» рябило в глазах. Они были в Самарканде и Бухаре, Чарджоу и Марах, Намангане и Фергане, не считая других городов, поменьше.
Подолгу «Буйвол» не хотел задерживаться на одном месте, чтобы не привлекать внимания. И не столько «Буйвол», сколько их новый знакомый, с которым они встретились на ветренном и пыльном урсатьевском перроне. Отсюда поезда растекались в три стороны: к Ташкенту и дальше — на Москву, через Каган и Ашхабад — к Красноводску, и, пересекая плодородную Ферганскую долину, к отрогам Памира.
Новый знакомый оказался старым приятелем «Буйвола». Ему перевалило за пятьдесят, но стариком нельзя было назвать. Он тщательно следил за своей внешностью, чисто выбривал щеки и расчесывал поседевшие волосы на пробор. Звали нового знакомого Семеном Петровичем.
Май застал их на юге Киргизии, в городе Оше, откуда начинался Великий Памирский тракт.
Ош, как и большинство других городов Средней Азии, делился на две части: новую и старую. Где-то они сталкивались и перемешивались. В Оше это происходило в конце улицы Ленина, на спуске к базару, заканчивавшемся новым мостом через шумную Акбуру.
«Зубу» нравились азиатские базары — многоголосые, пестрые, щедрые, где было чем поживиться. Он хвастался своими успехами и даже радовался, что Тому не везет.
— Фортуна, так сказать, отвернулась? — сочувственно спрашивал он, сверкая золотыми коронками.
— Отвернулась,— соглашался Том. На самом деле ему просто не хотелось воровать.
Он стал чаще ходить один. С интересом наблюдал, как идет крупноблочное строительство, или заливают асфальтом мостовую.
А однажды в каком-то колхозе его приняли за районного активиста. Он, сам того не зная, пришел на полевой стан во время обеденного перерыва. Пришел напиться, а бородатый бригадир хлопнул его по плечу:
— Давай, паренек, читай газеты.
Тому стало смешно. Он взял газету у бригадира и, присев на суфу, стал читать вслух.
Потом его угостили таким жирным и вкусным пловом, какого он никогда еще не ел, и пригласили приходить еще.
Он возвращался в город пешком, и всё время его провожало хлопковое поле. Перед самым городом оно передало его пламенеющему маками участку.
Он прилег среди маков и долго не хотел подниматься. Давно ему не было так хорошо. Наверное, попал в самый богатый колхоз. Может быть не возвращаться к «Буйволу»?
Но в эту ночь он снова ночевал с приятелями, и рядом посапывал Семен Петрович.
Тому не спалось. Он лежал с открытыми глазами, думая о своем. Как изменить образ жизни? Конечно, можно хоть сейчас встать и потихоньку уйти в тот же колхоз. Но что он будет делать там и как объяснит, откуда пришел?
«Найду бригадира,— подумал Том,— и всё объясню».
Сейчас это ему казалось просто.
Семен Петрович повернулся на спину и захрапел.
«Сбегу!» — решил Том, приподнимаясь на локте, но тут заворочался «Буйвол». Открыл глаза, увидел, что Том не спит, и попросил закурить.
На следующий день все четверо перебрались в другой город. Это был древний Ходжент, помолодевший за годы Советской власти и сменивший имя. Новый, социалистический, город — Ленинабад — смахнул старину с левобережья Сыр-Дарьи, распутал паутину кривых узких улочек, широким проспектом устремляясь к подножию Могол-Тау.
Василий Васильевич и «Буйвол» остановились в гостинице «Ходжент». Дежурный администратор охотно предоставил им отдельный номер.
Том и «Зуб» устроились в многокоечном номере другой гостиницы, рядом с базаром.
Каждый занимался своим делом. Василий Васильевич и «Буйвол» приглядывались, чего-то ждали. «Зуб» искал ротозеев. Том любовался городом и однажды забрел на стадион.
В этот день трибуны ломились от зрителей. Местные футболисты «Памира» принимали одну из закавказских команд.
«Памир» выигрывал, и стадион ревел.
Вначале Том следил за игрой, но потом переключился на «болельщиков». Давно он не видел такого веселого зрелища. Люди кричали до хрипоты, били в ладоши, топали, свистели, вытягивали шеи, толкали друг друга.
Особенно старался толстячок, сидевший рядом с Томом. Он потерял голос и сипел, багровея от натуги. Его клетчатая рубаха взмокла. Пот ручьями стекал с лица. Толстяк блаженно закатывал глаза, когда мяч оказывался в сетке ворот гостей, и лез целоваться с Томом:
— Умница ты моя!—приговаривал он, словно это Том забивал голы.
После матча толстяк уцепился за Тома:
— Никуда я тебя не пущу. В честь такого события поедешь ко мне.
Том подумал, что, может быть, снова угостят пловом и согласился.
Толстяк открыл дверцу темносиней «Волги» и взялся за руль, усадив Тома рядом с собой.
«Так ты шофер, братец!» — подумал Том.
Толстяк все еще никак не мог успокоиться и со смехом вспоминал самые острые моменты недавней борьбы на зеленом поле.
Том ловил разгоряченным лицом встречный ветер и блаженствовал.
«Волга» неслась по асфальтированному шоссе мимо яркозеленых хлопковых полей, фруктовых садов. В этот пейзаж то и дело вплетались портальные краны с красными флажками на стрелах.