Партизаны полной Луны
Шрифт:
— Це знають навіть в яслах малі діти, що лучче перебдіть, ніж недобдіти[8], — хмыкнул Эней. — Но почему, дядя Миша?
Возле старинного пассажа "Биг Бен" свернули с аллеи, взяли мороженое и двинулись в сторону башенки, копирующей лондонские часы. Начало XXI века, мода на повторение знаменитых зданий.
— Что вышло, когда мы убрали Литтенхайма и Шеффера? Два месяца толкотни наверху — и новый гауляйтер. Это стоило двух жизней и твоей аварии?
Да, тогда ему сильно повезло, что он вылетел с седла и что мотоцикл не взорвался, что шлем выдержал два первых, самых страшных удара о перегородку, что не треснул позвоночник… А дурак Штанце поломался так, что чуть не сел в инвалидную коляску. Но тогда казалось, что игра стоит свеч. Показать, что и они уязвимы. На каком бы уровне ни находились, какой бы ни окружали себя охраной… Что у них есть только один способ жить спокойно — если это называется "жить": забраться поглубже в свои Цитадели и замуровать себя изнутри. Навсегда.
— По-моему, да. Моральный эффект.
— Я тебя умоляю. Моральный эффект… Оглянись.
Они срезали путь через торговый пассаж, мимоходом проверив, нет ли хвоста. Его не было. "Оглянись" Ростбифа относилось, впрочем, не к "хвосту", а к людям, которые сновали туда-сюда по хрустальным коридорам, наполняли кафе на первом этаже и бутики на втором, прогуливались анфиладой сувенирных и книжных лавок. Никому из них не было никакого дела до смерти предыдущего гауляйтера всея Германии, Италии и Австрии, высокого господина Отто фон Литтенхайма.
— И горе даже не в этом, — Ростбиф щелчком запулил упаковку от мороженого в мусорный бачок, — а в том, что информацию о системе охраны Литтенхайма нам слили. Кто? Я задавал штабу этот вопрос. Они не ответили.
— Варки жрут друг друга. Мы это всегда знали.
— А тебе хочется быть пешкой в их политических играх?
— Нет. Потому-то я в проекте "Крысолов".
— А проект "Крысолов" на данный момент — это ты, я и двое необстрелянных воробьев. А обстановочка в городе — просто праздник какой-то. Город тихо воюет с областью, каждый другому ногу подставляет, и все это в одной цитадели, и тут эта Гонтар. Мне как будто ключи от Днепра на серебряном блюде вынесли. Барышня легли и просють. Короче говоря, мне не нравится этот корабль, мне не нравится эта команда — мне вообще ничего не нравится.
— А почему мы тогда не отступим?
Ростбиф скосил на него глаза и промолчал.
— У вас есть план, дядя Миша?
— Аж два мешка… Краткосрочный — будем делать дело.
— Даже если нас всё-таки спалили?
— Особенно если нас всё-таки спалили. Пока не начнем — ничего ведь не узнаем.
— А эти двое воробьев? Гренада с Гадюкой?
Они миновали пассаж и вышли на проспект Святослава Храброго. Всего в ста метрах громоздился глухой гранитный куб с неописуемым карнизом на фронтоне, с кургузыми колоннами и окнами-бойницами. Над головами прошелестел снитч — вокруг этого здания они летали всегда. Днепровская Цитадель. Самое уродливое здание Европы. Зеппи Унал, его зальцбургский механик в том деле с Литтенхаймом, клялся, что саарбрюккенский театр ещё уродливей, но доказательств так и не предъявил.
— Если ты отработаешь завтра чисто, снимешь снайперов и снитчи, у них отличный шанс уйти живыми. А если я что-то замечу, что-то пойдет не так… Ворона нагадит в неположенном месте хотя бы… мы сворачиваем лавочку. Взрывпакеты рвутся — я стреляю — ты вступаешь в бой. Я не стреляю — ты смешиваешься с толпой и уходишь. А у наших новичков тогда еще больше шансов уйти.
— А если они будут брать нас не завтра? А сегодня?
— Где, в жилом доме, вечером? Брось. Настолько плохо даже у Ткачука быть не может. И ещё есть у меня одно предложение…
Эней недоуменно посмотрел на наставника и командира.
— Ты знаешь, что с Оксаной?
— Она в армии, где-то в Грузии, — в горле снова зашевелилась проглоченная когда-то давным-давно колючка.
— Она в отпуске и живет сейчас здесь, на Северном, с мужем и сыном. Не хочешь поехать и проведать?
Это было что-то неслыханное. Если группу направляли в родной город одного из участников, всякие контакты с родственниками — даже пойти посмотреть издалека — строжайше не рекомендовались. Предполагалось, что родня под наблюдением. Правда, побег Андрея семь лет назад был довольно спонтанным, и вроде бы ему удалось исчезнуть бесследно. Но чём черт не шутит.
— Не показывайся ей, конечно, — уточнил Ростбиф. — Просто убедись, что все хорошо. Сегодняшний вечер у тебя свободен.
От пассажа вниз вела широкая, как Ниагарский водопад, лестница, делившаяся на три потока — два выносили людей на улицу, третий впадал в метро. Эней и Ростбиф свернули в сквер.
«Значит, можем и не вернуться. И очень даже можем».
— Я написал пару-тройку писем, — продолжал Ростбиф. — Если все окончится благополучно — пожалуйста, вычисти свой почтовый ящик, не заглядывая в него, хорошо? Потому что гипотезы в этом случае превратятся в клевету.
Эней не стал спрашивать, что если нет. И так понятно.
***
Малыш лет пяти радостно раскачивался на качелях. В нижней точке он приседал и выталкивал себя вместе с доской вверх, и на его мордашке ясно читался восторг и благоговейный страх полета.
В скверике гулял пяток мам с детишками разного цвета и калибра, ещё один малыш посапывал себе в синей коляске, давая маме возможность спокойно почитать. А у выхода из скверика на аллею сидел на скамейке коротко стриженый парень в кожаной куртке. Он молча и сосредоточенно наблюдал за гуляющими, то и дело заглядываясь на малыша на качелях и его мать.
Энею было больно смотреть на детей в этом возрасте — ещё беспечных, ещё не знающих, что им уготовано будущее мясного скота, кормовой базы… Что взрослые будут калечить их души, толкая делать карьеру, не желая вырастить "агнца" и потерять его молодым.
…Рослая молодая женщина смотрела на сына, явно разделяя его восторг. Из-за длинной косы она выглядела младше своих лет, и тканевые камуфляжные ботинки не очень вязались с джинсовым сарафаном поверх свитера. Она стала уже поглядывать на часы и, заметив, наконец, того, кого ждала, сказала сыну:
— Санчито, папа приехал.
И еле успела придержать качели, потому что малыш, чуть притормозив раскачивающуюся доску, спрыгнул и побежал навстречу приятному молодому человеку в деловом костюме. Тот поймал его и закружил в воздухе.
— Ну что, домой пойдем? — спросил он, ставя сына на землю.
— А как же, — степенно ответил тот.
И они пошли — отец, мать и сын, держась за руки, мимо мам и бабушек, мимо коляски, мимо парня в кожаной куртке.
Проходя мимо, она оглянулась — на кого-то он был похож, этот мотострайдер с лицом серьезным и почти детским.