Патриарх Никон
Шрифт:
— Болит душа, матушка-царица, рано Глеб Иванович скончался. Хозяина в доме не осталось... Сын Иван ещё малютка, а моё дело бабье.
Удобный момент для разговора о замужестве наступил.
— Подожди маленько, Федосья Прокопьевна, оглядись, приглянется авось кто тебе, ты ещё молода. Муж-то старый был, — вкрадчиво заметила царица.
Суровым стало красивое лицо Морозовой, холодом повеяло от него.
— Скажу тебе, боярыня, больше, — продолжала Марья Ильинишна, — есть у меня на примете млад человек: красив он, знатен, молод, не раз просил царя замолвить за него перед тобою слово. Назвать?
Морозова
— Прости меня, царица-матушка, всего год минул, как скончался Глеб Иванович, о сыне впору подумать! Завещал мне покойный муж воспитать Ивана в вере православной, верным слугою царю и родине его сделать: как же могу я это всё совершить, коли буду о своём собственном счастии пещися?
— Подумай, что ты говоришь, Федосья Прокопьевна, ведь ты ещё молода: сколь соблазно для женщины без мужа быти! Пожди, пораздумай, а там видно будет.
Еле заметно покачала головой боярыня.
— Молю тебя, царица-матушка, дозволь в честном вдовстве остаться, не неволь идти вторично замуж.
На красивом лице Марьи Ильинишны показалось разочарование.
— Неволить тебя, боярыня, я не буду! Строй свою жизнь сама, тебе виднее... А всё же пораздумай, — ласково прибавила царица.
Морозова не ответила.
VI
Несмотря на желание замкнуться в домашних заботах, посвятить себя только воспитанию сына, которому уже шёл одиннадцатый год, Федосья Прокопьевна была вынуждена вести образ жизни богатой московской боярыни.
Пышные выезды в царские палаты, к родственникам, к знакомым, приёмы у себя дома занимали много времени и забирали много сил.
По обычаю тех времён, вдовство считалось почти иночеством, и постепенно жизнь Морозовой стала приобретать другие черты.
Ещё когда девушкой находилась Федосья Прокопьевна у царицы, она не пропускала ни одной церковной службы в кремлёвских соборах.
Теперь же её дом всё больше стал походить на монастырь.
День был строго распределён. Утром, после чтения положенных молитв и жития святых, Морозова погружалась в домашние заботы, старалась вникнуть во все дела, выслушивала домочадцев и крестьян своих вотчин, ласково награждая заслуживших награду и строго наказывая виновных.
Время после полудня было посвящено делам милосердия. Её дом был полон нищими, странными, юродивыми, калеками, убогими, старцами и старицами. Всё это жило здесь у неё и кормилось за её счёт.
Это давало Морозовой нравственное удовлетворение. Ей хотелось помогать обездоленному люду.
Как-то раз деверь её, Борис Иваныч, недовольно заметил:
— Что это ты, сестра, такую уйму калек при себе держишь?
Взглянув ему в глаза боярыня сказала:
— А помнишь-ли, Борис Иваныч, что в Домострое сказано: «Церковников и нищих, и маломощных, и бедных, и скорбных, и странных пришельцев призывай в дом свой, и по силе накорми, и напои, и согрей, и милостыню давай и в дому, и в торгу, и на пути; тою бо очищаются греси, те бо ходатаи о гресах наших».
С изумлением слушал царский воспитатель слова снохи и, когда она окончила, тихо ответил:
— Наградил тебя Господь бог, сестра, разумом светлым и сердцем любвеобильным. Как ты писание осилила, что без книги говорить можешь!
После этого Борис Иванович уже никогда не укорял Морозову.
Управившись со своими призреваемыми, Федосья Прокопьевна каждый день занималась с сыном. Сама учила его грамоте.
Помощницею Морозовой в доме была домочадица Анна Амосовна.
Нередко Морозова садилась сама за прялку, пряла нити или шила рубахи и вечером вместе с Анной Амосовной, одевшись сама в рубище, ходила по улицам и по площадям московским, по темницам, по богадельным, оделяла теми рубахами нищих и убогих и раздавала им деньги.
В доме Морозовой проживали тайно пять изгнанных инокинь. Вместе с ними стояла она по ночам на правиле.
Кроме того, в обширном морозовском доме нашли себе место немало больных.
Молодая женщина самоотверженно ходила за ними, омывала гнойные раны и сама подавала им пищу.
Масса юродивых, припадочных, сирот жили здесь и обедали вместе с боярыней за одним столом.
Между юродивыми, приходившими к Морозовой, были Фёдор и Киприян. Фёдор, ходивший в одной рубашке, босой, никогда не одевал на себя ничего другого даже в самые лютые морозы и весь день юродствовал на улицах, а ночи простаивал на коленях, молясь со слезами.
VII
Семнадцатый век, в котором жила Морозова, был особенным.
Среди неурядицы русской жизни явился человек, сильной воле которого покорился сам царь.
Это — патриарх Никон.
Властно принялся он за реформу устаревших церковных обычаев, стал исправлять издававшиеся всё более и более с ошибками церковные книги, и исправив, повелел печатать их на печатном станке: до сих пор они были писанные.
Замена писанных книг печатными, исправление ошибок, к которым издавна все привыкли, приобрели Никону много врагов среди тёмного московского населения.
Ошибки и описки эти, освящённые временем, были дороги последним. Например, из-за знаменитого «аза», который был изъят из второго члена символа веры — «рождённа, а не сотворённа», — возгорелась целая борьба.
Приверженцы старого благочестия находили в этом «азе» какую-то таинственную силу и стояли за него горой.
Дело дошло до того, что когда при первом печатании церковных книг этот аз был окончательно уничтожен, как вписанный кем-то по ошибке, Аввакум, бывший в то время одним из тех, кто проверял, правильно ли напечатаны новые книги, вместе с единомышленниками согласился скорее умереть, чем согласиться выбросить этот «аз».
Это упрямство настолько возбудило патриарха Никона, что он подверг несогласных с реформой наказаниям и даже ссылке. Но приверженцы Аввакума стали ещё больше противиться нововведениям.
Аввакум был своим человеком в доме Соковниных, был духовником и руководителем Федосьи Прокопьевны ещё в то время, когда она была в девушках, — и ссылка протопопа опечалила Морозову.
Её сочувствие Аввакуму всё росло, она всё больше верила в его правоту, и считала сосланного жертвой Никона.
Но недолго остался у власти и Никон. Вскоре он отказался от патриаршества и удалился в Воскресенский монастырь.