Патриарх Никон
Шрифт:
— Да благословит Господь Бог царя, царицу и всю государеву семью за многие их милости ко мне, — прослезился Никон. — Снова сподобит меня Божья Матерь узреть и Голгофу и Иордань, и храм «Воскресения», где я на плечах своих таскал камни и брёвна... и заживу я снова с детьми моими — деревьями, и деда Мамврийского дуба снова обниму... Боже милостивый! одна уж эта радость искупит моё пятнадцатилетнее заточение в монастырях...
И твёрдыми шагами патриарх вышел из кельи, в сопровождении послов спустился во двор и здесь остановился, поглядел на монастырь, на храм, перекрестился
— Не хочу я видеть братию, но я прощаю их и благословляю... Передать им, что одною верою да молитвою не спасёшься, а нужны и добрые дела: пущай сердца свои смягчат — вера без дел мертва есть.
Он направился к пристани; придя туда, он пошёл прямо на струг и, перекрестясь, прошептал:
— Господи, помилуй и спаси люди твоя.
Час спустя струг, несомый течением Шексны и парусом, потянулся к Волге.
Весть о том, что Никон возвращён и поедет водою до Ярославля, быстро разнеслась по городам и сёлам, и тысячи народа в лодках и на берегу ожидали его с жёнами и детьми для получения его благословения. Духовенство же с хоругвями, крестами и иконами выходило тоже на берег и пело: «исполла эти деспота», «достойно» и «многая лета».
В местах, где они останавливались, народ падал ниц, плакал, целовал его руки, платье и след его ног.
Любовь народная сильно тронула его, и он понял тогда, почему Стенька Разин именем его поднял всё Поволжье.
По Волге было тоже, что по Шексне: шёл струг вверх волоком, и это дало возможность народу ещё больше выказать свою любовь.
Огромные толпы встречали и провожали его, а для смены волока явились люди с лошадьми.
Так тянулись они почти до самого Ярославля, где Никон должен был пересесть в царские экипажи и ехать на Владимир.
Но в шести вёрстах от Ярославля он почувствовал сильное утомление и слабость.
Пришлось послать в находившийся вблизи монастырь за лошадьми и экипажем.
В обители игумен со всей братией встретил его с крестом и образами у ворот.
Когда Никон прикладывался к кресту и к иконам, один из монахов отделился от братии и бросился к нему, к ногам.
— Кто ты? — спросил его Никон.
— Я бывший архимандрит Сергий, который не дал тебе говорить к народу при отвозе тебя из Чудова монастыря в земскую избу... Бог меня покарал — я в ссылке уж многие годы в этом монастыре... и горько оплакивал я мой грех перед тобою.
Да простит тебя Господь Бог, как я прощаю, — кротко произнёс Никон.
Отдохнув здесь недолго, святейший велел себя везти в Ярославль.
Всё ярославское духовенство, все горожане от мала до велика и множество народа с окрестностей явились поклониться святейшему. Духовенство встретило его с крестами и хоругвями, и когда со струга он начал благословлять народ, все пали ниц и пели «многая лета».
Народ плакал, целовал его руки и одежду.
Здесь он сел в колымагу, и народ поволок его за город, но недалеко от Ярославля, на небольшой речонке [126] , патриарх возжелал, чтобы запрягли лошадей из боязни утомить народ.
126
По преданию, это было на реке Которости, или Которосли.
Колымагу остановили, он просил высадить его на берег речки.
Разостлали там ковёр и на руках снесли его туда из экипажа.
Он сел на ковёр, вдохнул в себя свежий летний воздух и обратился к сопутствовавшим его.
— Как хорош, — произнёс он восторженно, — Божий мир... и жить бы людям в любви и согласии, а они грызут, заедают друг друга, как будто нет места для всех на земле... Льётся кровь братская и в войнах, и на плахах, и в застенках... Льётся она не ручьями, а реками... Отчего, Боже, такое проклятие на людей?.. Пути твои неисповедимы...
Он умолк, набожно глядел на небо и шептал какую-то молитву.
Но вот лошадей запрягли, взяли под руки святейшего, чтобы повести его в колымагу. Раздался вдали благовест к вечерне из Ярославля.
Никон остановился и перекрестился.
— Поскорей... поскорей... там меня ждут...
При последнем слове он начал поправлять платье, благословил народ, потом сложил руки на груди и... отошёл в вечность!
Народ пал на колени, молясь, крестясь и громко рыдая.
Свершилось это 17 августа 1681 года, на 76 году его славной и многострадальной жизни.
Вечная ему память!
XLVI
ПОХОРОНЫ НИКОНА
Пять дней спустя в Москве разнеслась весть о смерти Никона, и дьякон Успенского собора, детей которого благословил тот в последнее его посещение этой церкви, услышав об этом на патриаршем дворе, побежал к царь-колоколу, висевшему тогда в особой колокольне у собора, и ударил в него с погребальным перезвоном.
По обычаю, это совершалось только во время смерти царя и патриарха.
Все московские сорок сороков подхватили печальный перезвон, и белокаменная столица поднялась на ноги.
Узнав о смерти Никона, столица облеклась в чёрную одежду, и народ устремился в церкви ставить свечи и служить панихиду. В народе и в частных домах слышались рыдания, а царский двор облёкся в печальные одежды — в придворной церкви царь с семьёю своею слушали тоже панихиды.
Возник вопрос, где и как хоронить его.
По обычаю, патриархи хоронились в Успенском соборе. Но похоронить его здесь — значило признать собор, низложивший его, недействительным, а его — патриархом; патриарха же Иоакима — похитителем патриаршего престола.
При печали же, скорби и возбуждении народа, если бы его привезли в Москву, могло бы тоже случиться нечто печальное для патриарха Иоакима.
Судили, рядили и решили похоронить его в «Новом Иерусалиме», как строителя монастыря, тем более что на это была его воля.
Но кому хоронить и как?
Если хоронить его как патриарха, то обряд погребения не приходится совершать Иоакиму, так как этим он признает недействительность соборного постановления.
Решили поэтому, чтобы хоронил усопшего Рязанский архиепископ.