Паутина грез
Шрифт:
— Что? — быстро спросила я.
— Ничего страшного! — с легким смехом успокоил меня Тони. — Просто на какое-то мгновение я оказался в замешательстве.
Я услышала, как он снова подошел. А потом провел пальцами по коже. От его прикосновения я вздрогнула.
— Постарайся расслабиться, — прошептал он прямо в ухо. — Порою нам, художникам, необходимо осязать свою модель, чтобы все линии и изгибы остались в памяти рук, если можно так выразиться.
— Щекотно, — зачем-то сказала я. Тони я не видела, но знала, что губы его очень близко, ибо кожей ощущала жар дыхания.
— Ты позволишь? — вполголоса произнес он, взявшись за застежки бюстгальтера. Я даже не сумела ничего ответить. Сердце перевернулось в груди. — Мне нужно, чтобы со спины не было никаких помех, — так же тихо пояснил он. А я лишь кивнула. Все произошло очень быстро. Бретельки были уже спущены, поэтому ничто не мешало лифчику свалиться вниз. Я хотела поддержать его, но Тони успел перехватить мое запястье. Движения его были немного резки, но голос по-прежнему мягок: — Я же просил руки держать чуть-чуть в стороны.
Он отступил к мольберту. Я едва дышала, так что даже стоять было трудно. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем он заговорил снова:
— Дело движется. Неплохо. Я бы сказал, отлично.
Шевельнуться я не смела. Каково же будет его следующее распоряжение? Неожиданно он накинул на меня сзади простыню и скрепил ее у шеи как накидку.
— Я знаю, ты смущена, — чуть ли не шепотом сказал он, — но, поверь, это только подчеркивает свежесть образа. Ткань поможет нам создать настроение. Представим, что это та самая пена, из которой поднялась Венера. Сейчас надо снять всю оставшуюся одежду, не сбрасывая накидки. Ты будешь постепенно спускать ее, когда мы продолжим сеанс. А пока пойду посмотрю, что кухня припасла нам на ленч. Аппетит, признаться, я уже давно наработал.
Почему он велел раздеться, когда вот-вот будет перерыв? Может, считает, что мне так проще вернуться к работе? Тони вышел, а я начала раздеваться. Конечно, меня охватывали смущение и волнение, но тело отчего-то было напоено незнакомым теплом, а каждая клеточка будто наэлектризована. Спустив трусики, я ощутила такой приятный жар, какой испытываешь, ступив в ванну с жемчужной водой… Грудь напряглась и порозовела. Я поплотнее закуталась в простыню и стала ждать Тони. Но он сам позвал меня:
— Иди на кухню, Ли, я все приготовил!
На столике стояла тарелка с бутербродами и открытая бутылка красного вина. Тони наполнил два бокала. Я сидела не шелохнувшись. Тогда он с кельнерскими ужимками предложил мне угощение.
— Прошу, мадам!
— Спасибо. — Слабо улыбнувшись, я начала есть. В простыне на голое тело и с бутербродом в руке я чувствовала себя ужасно глупо, но Тони держался как ни в чем не бывало. У него большой опыт студийной работы, думала я, а сама старательно удерживала края накидки, так как при малейшем движении они распахивались. Есть и пить приходилось одной рукой.
— Как ты думаешь, девочки застенчивее, чем мальчики? — задал вопрос Тони. Он, бесспорно, заметил мою неловкость.
— Не знаю.
— А ты видела когда-нибудь обнаженного мальчика?
— Конечно, нет! — фыркнула я. Тони засмеялся. Я понимала, что он всего лишь дразнит меня, но нервничала от этого не меньше.
— Только не говори, что ни разу не видела знаменитой скульптуры «Мальчик Пис»! К тому же я уверен, что подружки в школе тебе рассказали немало интересного. Девчонки между собой всегда обсуждают мальчиков, так же как и мальчики обсуждают девочек. А уж если кому-то посчастливится увидеть мальчика голым… — Тони широко заулыбался. — Да это нормально. Это совершенно естественный интерес к противоположному полу.
Он глотнул вина. Молча взялась за бокал и я. Тони был прав. В нашем «клубе» действительно велось много таких разговоров. Элен Стивенс даже поведала, что однажды видела, как ее родственник мылся под душем… Я покраснела. Но, возможно, от вина.
Тони допил бокал и налил себе еще.
— Застенчивость, стыдливость — не позор и не порок, если только они не принимают уродливых масштабов, — вдруг глухо заговорил он. Улыбки на лице уже не было. Взгляд его стал застывшим и холодным. — Если жена запирается от мужа, когда ей надо переодеть платье… — Тони быстро взглянул на меня, будто услышал мое возражение, хотя я не издавала ни шороха. Я была как изваяние, которое еще только предстояло создать. — Почему жена не позволяет мужу смотреть на себя? Какой изъян, какое несовершенство может отвратить мужчину от любимой женщины? — Как у старухи, умудренной жизнью, Тони спрашивал у меня совета. — Почему в спальне нельзя зажечь свет? Почему нельзя раздеться, когда я рядом? — исступленно и устрашающе тихо бормотал он. Я молчала. — Кто мне ответит? Конечно, не ты. — Он опустил голову и выдохнул: — Она доводит меня до сумасшествия…
Я знала, что он говорит о моей матери, о своей возлюбленной жене. Действительно, чем я могла ему помочь? Наверное, все дело в том, что мать боялась своей наготы, точнее, того, что при свете она может выдать ее возраст. Но это вздор! У матери идеальная фигура, безукоризненная кожа, ей нечего опасаться.
Я доела бутерброд и рискнула сделать еще один глоток вина. Тони пребывал в оцепенении. Внезапно он вздрогнул и улыбнулся.
— Пора за работу, — сказал он, и мы возвратились в студию. — Как ты порозовела от вина, — заметил отчим. — Мне нравится этот тон. Надо его только уловить. — Он пощекотал мне пальцами шею, ключицу, плечо. — Ты бесподобна. Просто бесподобна, — прошептал он. — Ты как бутон, едва налившийся соком. — Глаза его пронзительно блестели. — Мне повезло, Ли. С такой красавицей-моделью успех обеспечен.
Он подошел к мольберту и энергично провел несколько линий, а потом с нарочитой беспечностью молвил:
— Сними застежку и приспусти простыню до талии, а голову поверни чуть влево.
Вот оно! Значит, до талии… Пальцы так дрожали, что я не могла справиться с примитивной застежкой.
— Давай-ка я помогу тебе! — Тони со смехом подошел ко мне, мягко убрал мои руки и расстегнул зажим. Я судорожно вцепилась в простыню. Но сдалась под уверенными и настойчивыми движениями его рук, а главное, под его завораживающим взглядом. Плохо помню, как он спускал с моей груди накидку, зато отчетливо услышала слова, доносившиеся из-за мольберта:
— Чудо, что за родинка под этой грудью! Такие мелочи оживляют натуру, придают, если хочешь, своеобразие. А наши куклы, как и люди, будут все разные!
Тони входил в творческий раж. Его волнение даже удивляло меня. Я тоже волновалась, но то были переживания совсем иного рода.
В этом состоянии Тони работал больше часа. Он что-то восклицал, бормотал, часто вздыхал или улыбался сам себе, качал головой, вроде бы не обращая на меня внимания. Но вдруг замер, закусил губу и нахмурился.