Паутина грез
Шрифт:
— Мама, я не могу нагишом стоять перед Тони! Он так смотрит на меня, он все время трогает меня…
— Трогает? Постой, Ли, что-то я не пойму. Перестань хлюпать и расскажи спокойно.
Я вытерла глаза и села поближе к матери. Мой подробный рассказ о сеансе позирования она слушала внимательно, но бесстрастно, только глаза чуть сузились да скривились губы.
— И все? — спросила она, когда я замолчала.
— Все?! Тебе недостаточно?
Мать вновь повернулась к зеркалу.
— Но тебя никто не обижал, Ли. Ты сама сказала, что Тони заботится о том, чтобы тебе было удобно, чтобы ты не устала. По-моему, он держится достойно и внимательно по отношению к тебе.
—
— Его можно понять, — сказала она. — Я читала однажды о слепом скульпторе, который «видел» руками и создавал удивительные по красоте вещи.
— Но Тони-то не слепой! — возразила я.
— Ну и что? В творческом процессе принимают участие все органы чувств. — Мать провела по губам помадой. — Ты делаешь очень хорошее, важное дело. Тони так увлечен, так доволен. По правде говоря, Ли, пока он не взялся за эту новую коллекцию, он был невыносим. Я думала, он меня с ума сведет. Каждую ночь он стоял у моей двери, требуя к себе внимания. Он очень требовательный, очень эмоциональный человек, которому не так просто угодить. Такой мужчина, как Тони, любую женщину изведет своей чувственностью! — Она улыбнулась. — Ты должна думать о новой коллекции игрушек Таттертона, Ли. Увидишь, скоро о ней заговорят все. И о тебе в первую очередь.
— Как раз об этом я и думаю, мама.
— И что?
— Этот эскиз… эта кукла… он неправильно делает это, понимаешь?
— Что за вздор, Ли? Тони блестящий художник. Я видела многие его работы.
— Я не говорю, что он плохой художник, мама. Он прекрасно сделал мое лицо, уловил черты, оттенки, но…
— Но что? Что? Говори толком, иначе я к ужину опоздаю! — На мамином лице появилось легкое раздражение.
— Кроме лица, моего ничего нет в его картине! Тело твое, ясно? — выкрикнула я. Мать замерла на мгновение. Я облегченно вздохнула. Наконец-то она поняла! Но мать неожиданно улыбнулась.
— Это чудесно, — заявила она. — Это просто потрясающе.
— Что?
— Какой талант! Он сумел соединить наши образы! Впрочем, ничего удивительного. Этот мужчина просто заворожен мною. Ни днем, ни ночью он не расстается с мыслями обо мне, — томно протянула мать, поигрывая локонами. — Ты не должна винить его за это, Ли. Он ничего не может поделать со своей страстью. Надеюсь, теперь ты поймешь, почему порой я стараюсь спрятаться от него и почему ему необходимо в буквальном смысле ползать за мной на коленях. — Она вздохнула. — Честное слово, иногда я жалею, что Тони не похож на твоего отца. Тот был такой спокойный. — Она взглянула на свои усыпанные бриллиантами часики. — Надеюсь, ты не собираешься в таком виде спускаться к ужину, дорогая? Оденься поэлегантнее. Сегодня мы ждем влиятельных и солидных гостей. Я хочу, чтобы ты произвела хорошее впечатление. — И она снова принялась созерцать свое отражение.
— Значит, ты считаешь, что все нормально? — недоверчиво спросила я.
— Безусловно. И не притворяйся глупенькой, маленькой девочкой, Ли. Не так долго вам с Тони осталось работать. Я даже жалею об этом немного — это так отвлекает его.
Мать взглянула на меня еще раз и принялась копаться в ларчике, выбирая подходящее кольцо.
Я медленно встала и вышла. На пороге я обернулась и увидела, как она с сомнением качает головой, сокрушаясь о том, что в ее запасах нет нужных украшений. И поняла, что мои тревоги она уже выбросила из головы.
Возможно, мать что-то сказала Тони о нашем кратком разговоре, потому что на следующем сеансе он воздерживался от прикосновений ко мне. Он был так увлечен творчеством, что временами казалось, будто он вовсе не видит меня, довольствуясь образом, существующим в его воображении. До перерыва отчим едва ли сказал несколько слов, чаще вздыхал или бормотал что-то себе под нос. Немногословен и рассеян он был и за ленчем, даже пару раз подбегал к мольберту, будто силясь вспомнить нечто важное. Почти полдня он работал над ногами и ступнями. Я даже задремала на своей кушетке. Если он и заметил это, то виду не подал.
Так и шла наша работа. Я немного успокоилась. К концу первой недели портрет был полностью закончен. Ежедневно за столом, где непременно собирались гости, заходил разговор о работе над первой куклой. Однако я обратила внимание, как мать и Тони избегают упоминать о том, что я позирую Таттертону в обнаженном виде.
Матери я больше ни на что не жаловалась, просто изнемогала от ожидания, когда же кончится эта «пытка искусством». В начале следующей недели Тони объявил, что приступает к ваянию самой кукольной фигурки. С удивлением я обнаружила, что и на этом этапе нужна ему в студии.
— Наступает самый ответственный момент! Нет ничего труднее, чем сделать пространственное изображение, — терпеливо объяснил он.
Как это я сразу не сообразила, что он имел в виду! Прежние его прикосновения были шуткой по сравнению с тем, что началось сейчас. Он хватался за мое тело чуть ли не каждые пять минут, будто впитывал руками его очертания. А называл это «художественным осмыслением натуры». Он замирал, сжав в ладонях мое лицо, или положив руки на талию, или схватив руку, а потом опрометью бросался к столу, где лежали еще бесформенные куски глины. Глаза его были затянуты поволокой, но за нею явственно читалась одержимость. Фигурка на моих глазах обретала очертания. Я уже знала, какие следующие движения предпримет Тони, как будет «читать» мое тело. Он закончил голову, шею, потом принялся изучать пальцами ключицы, скользнул ниже, стремясь запомнить каждую ложбинку, чтобы перенести ее на глину. Когда он коснулся моей груди, я вздрогнула. Меня обожгли не только его руки, меня обжег его неистовый взгляд.
— Тише, тише, — прошептал Тони. — Все правильно, все работает. Мои пальцы запомнят тебя и воплотят в образе.
Он держал на моей груди руки гораздо дольше, чем на прошлых сеансах… просто невыносимо долго. Меня колотила дрожь, но если он и почувствовал это, то предпочел не признаться. Наконец Энтони отошел и жадно набросился на глиняный торс. Потом подходил ко мне еще и еще раз, впитывая руками мои округлости. Я вся уже давно была перемазана глиной, но работа продолжалась. Тони опустился на колени, проводя пальцами по животу, бедрам, ягодицам, забираясь во все потайные ямки, после чего бежал к скульптуре, страстно повторяя на ней эти подробности. Как же мне хотелось оттолкнуть его, закричать от негодования, но я боялась, что мои протесты только затянут пытку, и молчала. Не один час прошел, прежде чем Тони позволил мне одеться.
— Натура мне больше не нужна, осталось завершить кое-какие мелочи, и день можно будет считать успешным, — сказал он.
Наскоро умывшись и одевшись, я вышла посмотреть изваяние. Как и на портрете, лицо было копией моего, а вот тело принадлежало матери.
— Ты мне несколько дней не понадобишься, — не глядя на меня, произнес Тони. — Для «отделки» достаточно эскиза и портрета. Думаю, будет еще только один сеанс — последний, контрольный, так сказать.
Он ошпарил меня взглядом и тут же отвернулся. Я молча кивнула. У меня не было сил говорить. День оказался мучительным. Я была смущена и взволнована. Внутри горели неведомые желания, но все перекрывало стремление убежать отсюда, исчезнуть, никогда больше не видеть ни портрета, ни этой скульптуры.