Паутина грез
Шрифт:
Какой смысл мать вкладывала в слова «абсолютно все»? Блага? красивые вещи? антиквариат? недвижимость? Неужели ее страсть к богатству перекрыла любовь ко мне, к собственной дочери? Увы, каждый следующий день приносил все новые тому подтверждения. Мы с ней вышли в коридор.
— Между прочим, Тони сказал, что завтра утром он лишь ненадолго займет тебя. Это означает, что работа над первой куклой вот-вот будет завершена. Ну не чудо ли?
Прежде чем я успела открыть рот, она уже поплыла в свои апартаменты — одеваться, краситься, причесываться.
В бешенстве я вернулась в комнату Троя. Малыш испуганно и недоуменно смотрел на меня. Мне дико хотелось наорать на мать, оскорбить ее. Она только что — в который раз — переступила через меня, в угоду своим развлечениям. С каждым днем паутина, которую она плела вокруг меня, становилась все плотнее. И страшнее. Каков же будет конец ее игр?
Утром в столовой я не увидела Тони. Мать сообщила, что он сегодня поднялся очень рано и сразу отправился в студию, проще говоря, в хижину. Мне надлежало сразу после завтрака бежать туда. Это вынудило меня есть как можно медленнее. Заодно пришлось выслушать охи и ахи относительно вчерашнего ужина у Эмберсона. Однако скоро мамин голос начал отдаляться, и я погрузилась в свои мысли, делая вид, что внимаю ее рассказам. Предстоящий последний сеанс беспокоил меня больше, чем все предыдущие. Возможно, сказывался вчерашний срыв, слезы.
Бесконечно оттягивать пытку было нельзя. Я причесалась и, нога за ногу, поплелась в хижину. Утро было солнечное, жаркое. Океанский бриз едва достигал угодий Фартинггейла. Даже птицы щебетали не так весело и громко. Некоторые даже пугали меня своими круглыми, непроницаемыми глазами-бусинами. Не шелестели листья, не жужжали пчелы. Мир, казалось, превратился в огромное живописное полотно. В лабиринте покой и безмолвие производили гнетущее впечатление. Тени были гуще, темнее, чем обычно. Пряные запахи хвои и зелени дурманили голову. Возникало ощущение, что по этим сумрачным коридорам я ухожу в мир зловещих тайн. Особняк давно скрылся за зелеными стенами. Вдруг мне стало так страшно, что я припустила бегом. Скоро показалась хижина. Тони углубленно работал. Руки его по локоть были в глине. Он бросил на меня пронзительный взгляд.
— Я уже целую вечность тебя жду, — сказал он. — Хочу закончить. Садись. — Отчим указал на кушетку. — Сегодня надо доработать лицо. — Замелькали инструменты. — Значит, вчера ты встречалась с отцом?
— Да.
— Не очень удачно? — Я спрятала глаза. — Мне Майлс сказал. Однако маме твоей я не докладывал. — Он подмигнул. — И ты, как я понимаю, тоже.
— Я не хотела огорчать ее. А вообще я почти все ей рассказала.
— Ясно. Так что же огорчило тебя? Голову чуть-чуть направо. Еще. Вот так хорошо.
— Отец женился.
— Ты не знала об этом?
— Не знала.
— Мы, мужчины, народ чудной, — с улыбкой покачал головой Тони. — Что, не поладили с его новой подругой?
— Все это меня так расстроило. Я считаю, это нечестно, несправедливо. Хотя, наверное, я повела себя неправильно, — сказала я, думая, что зря отказалась поужинать с папой. А сегодня он уже на пути в Мэн.
— По-моему, ты не можешь вести себя неправильно, Ли. Просто ты очень эмоциональный человек. А характер у тебя удивительно милый и приятный. Я же вижу, как вы общаетесь с Троем. А к нему подход найти нелегко. — Тони снова улыбнулся и продолжал: — Сознаю, что не могу во всем заменить тебе отца. Знаю, ты считаешь меня слишком молодым, но поверь, у меня достаточно жизненного опыта. Состояние, бизнес, маленький брат — все это состарило меня раньше положенного срока. — Тони обошел фигуру с другой стороны и вновь принялся за работу. — Во всяком случае, — после недолгого молчания заговорил он, — помни, что если у тебя будут проблемы, о которых ты не захочешь беседовать с мамой, приходи ко мне. Буду рад помочь.
— Спасибо, Тони.
— Да не за что.
Я поняла, что он уже отвлекся, углубившись в какие-то мелкие черточки кукольного лица. В молчании прошел почти час. Я сидела в оцепенении и вдруг услышала, как Тони убирает инструменты.
— Все, — объявил он. — Осталась техника — обжиг и прочее. А вот портрет твой я сохраню как самостоятельное полотно.
Неужели все? Не надо больше нагишом стоять посреди студии? Не надо трепетать, волноваться? Вдруг я сообразила, что изваянной фигуры еще не видела.
— Можно взглянуть?
— Конечно. — Таттертон отступил от рабочего стола и жестом пригласил оценить его творение. Я медленно подошла, посмотрела… и вспыхнула алым цветом, задохнулась от смущения. Кровь застучала в висках, меня бросало то в жар, то в холод. Лицо куклы было совершенной копией моего, но фигура… Тони с такой тщательностью повторил все физиологические подробности, что куколка казалась какой-то порнографической забавой. А ведь все люди, женщины, мужчины, мальчики, смогут увидеть это!
— В чем дело? — Тони прищурил свои голубые глаза.
— Нельзя всему миру показывать такую работу. Я считаю это чрезмерностью. У кукол не бывает… не бывает…
— Гениталий? У кукол обычных — не бывает. А это коллекционная работа. Портрет. Произведение искусства. Я же говорил тебе.
— НЕТ! — выкрикнула я. — Я не позволю, чтобы эта кукла имела мое лицо. Я не согласна.
— Но ведь это будет только твоя кукла. Никто не возьмет ее в руки, если ты не захочешь. У других будут кукольные портреты.
— Но они могут догадаться…
— Кукла будет одета. Никто не догадается.
— Тогда зачем ты вообще сделал это?
Токи не отвечал. Он тихо, любовно поглаживал свое глиняное творение. Глаза его были рассеянны и непроницаемы.
— Но это же произведение искусства…
— Нет! Я не позволю! Я запрещаю! — вопила я.
Он вздрогнул, очнулся и бросил на меня холодный взгляд. Голос его был раздраженным:
— Хорошо. Я внесу изменения. Ты свободна. Работа закончена.