Печальный кипарис
Шрифт:
О’Брайен повторила мечтательно:
— Такой красивый мужчина. Похож, знаете, на кавалерийского офицера.
Хопкинс прихлебывала свой чай.
— Это очень интересно.
Потом с глубоким вздохом завершила беседу:
— Быть может, его убили на войне.
Когда Хопкинс, приятно освеженная чаем и разговором на романтическую тему, наконец вышла из дома, ее догнала Мэри Джеррард.
— Можно мне пойти в деревню вместе с вами, сестра?
— Ну, разумеется,
Мэри сказала, чуть задыхаясь:
— Мне нужно поговорить с вами. Я так беспокоюсь, так беспокоюсь…
Женщина постарше окинула ее добрым взглядом. В свои двадцать один год Мэри Джеррард была очаровательным созданием. Что-то в ее облике наводило на мысль о дикой розе: длинная гибкая шея, волосы цвета бледного золота и ярко-синие глаза.
— А что случилось? — сочувственно спросила Хопкинс.
— Да ничего особенного, просто время идет, а я ровно ничего не делаю. Миссис Уэлман была удивительно добра, дала мне такое дорогое образование. Я думаю, теперь мне уже пора начать самой зарабатывать на жизнь. Надо научиться чему-нибудь настоящему, понимаете.
Собеседница кивнула, и Мэри продолжала:
— Я пыталась объяснить это миссис Уэлман, но это так трудно… Она, кажется, просто не понимает меня. Все говорит, что времени еще сколько угодно.
— Не забывайте, она очень больна, — вставила медсестра.
Мэри залилась краской.
— О, я знаю. Наверное, не надо приставать к ней. Но я так тревожусь, да и отец все время придирается ко мне. Без конца ворчит, что я строю из себя леди. Но я действительно хочу наконец делать что-то! Беда в том, что научиться чему-нибудь почти всегда дорого стоит. Я теперь неплохо знаю немецкий, и, может, это мне пригодится. А вообще-то мне хотелось бы стать медсестрой. Мне нравится ухаживать за больными.
— Для этого нужно быть сильной, как лошадь, — трезво заметила Хопкинс.
— А я сильная! И мне по-настоящему нравится это дело. Мамина сестра, которую я и не видела, ну, та, что уехала в Новую Зеландию, была медсестрой. Так что это у меня в крови.
— Как насчет того, чтобы заняться массажем? — продолжала Хопкинс.
— Этим можно недурно зарабатывать.
Мэри, по-видимому, была в нерешительности.
— Но ведь выучиться на массажистку дорого стоит, правда? Я надеялась… но мне просто стыдно быть такой жадной… Она уже столько сделала для меня.
— Вы имеете в виду миссис Уэлман? Чепуха! По-моему, она обязана вам в этом помочь. Она дала вам шикарное образование, но на нем одном далеко не уедешь. Вы ведь не хотите стать учительницей?
— Ну, для этого я недостаточно умна.
— Ум уму рознь. Послушайтесь моего совета, Мэри: пока не торопитесь. Мне кажется, миссис Уэлман должна помочь вам в жизни на первых порах, и я не сомневаюсь, что именно так она и собирается поступить. Но дело в том, что она любит вас и не хочет расставаться с вами. Бедной старухе, наполовину парализованной, приятно видеть около себя хорошенькую молодую девушку. И вы действительно умеете правильно вести себя у постели больной, ничего не скажешь.
— Если вы и впрямь думаете так, — тихо проговорила Мэри, —
Ответ Хопкинс прозвучал довольно сухо:
— Тогда лучшее, что вы можете сделать, это оставаться там, где вы есть, и перестать трепыхаться. Это все скоро кончится. Она держится молодцом, но… У нее будет второй удар, а потом третий. Я-то насмотрелась на такие случаи. Так что терпение, душенька. Если вы скрасите старой леди последние дни ее жизни, — это будет доброе дело с вашей стороны. А потом найдется время подумать обо всем прочем.
Они приближались к массивным чугунным воротам. С порога сторожки с видимым трудом, ковыляя, спускался пожилой сгорбленный мужчина. Хопкинс весело окликнула его:
— Доброе утро, мистер Джеррард! Погода-то сегодня просто чудо, а?
— Только не для меня, — проворчал старик Джеррард, искоса бросив на женщин недружелюбный взгляд.
— Вам бы такой прострел, так вы бы…
— Я думаю, это из-за того, что на прошлой неделе было сыровато. Если сейчас будет солнечно и сухо, все у вас как рукой снимет.
Однако эти приветливые слова, казалось, привели старика в еще большее раздражение.
— А, сиделки, медсестры, все вы на один лад. Наплевать вам на чужие страдания. Вот и Мэри тоже заладила одно: «Буду медсестрой, буду медсестрой». Это после всяких там французских и немецких заграниц…
Мэри ответила резковато:
— Меня вполне устроит работа в больнице!
— Ну, а еще больше тебя бы устроило вообще ничего не делать, не так ли? Тебе бы только задирать нос да щеголять новыми замашками. Тоже мне, леди! Лентяйка ты, и больше ничего.
У Мэри от обиды выступили на глазах слезы:
— Это не правда, папа! Ты не имеешь права так говорить.
Хопкинс вмешалась с подчеркнутым добродушием:
— Ну, ну, это все от неважного самочувствия. Вы же на самом деле так не думаете, Джеррард. Мэри хорошая девушка и хорошая дочь.
Старик взглянул на девушку чуть ли не с откровенной злобой.
— Она мне не дочь теперь — со своим французским, и своей историей, и черт знает с чем еще! Тьфу.
Он повернулся и вновь вошел в сторожку. У Мэри в глазах стояли слезы.
— Видите, как с ним трудно? Никогда он по-настоящему не любил меня, даже когда я была маленькой. Только мама всегда заступалась за меня.
Но медсестра торопилась на обход и поспешила расстаться с Мэри, бросив той на прощание несколько добрых, но ничего не значащих слов. Девушка осталась одна, чувствуя, что на душе у нее «тало еще тяжелее.
Глава вторая
Миссис Уэлман лежала на старательно взбитых подушках. Глаза — еще почти такие же глубокие и синие, как у ее племянницы Элинор, — были устремлены в потолок. Это была крупная, полная женщина с красивым, пожалуй, несколько хищным профилем. Лицо ее отличалось выражением гордости и решительности.