Печать Кейвана
Шрифт:
Раскат грома, прокатившийся где-то далеко и высоко, заставляет вздрогнуть. Или это из-за слов поэта?
– Что именно говорят на базаре Шираза?
– Ты боишься, твердосердная красавица!
Яркость полдня затмил сумрак приближающейся грозы. Молодой чернобородый поэт щурится, но не от солнца, это в его прозрачных голубых глазах играет улыбка.
– Мне нет дела до того, что ты думаешь, бродяга! Расскажи мне о Колдуне в Маске!
– Говорят, он пришел из Хорасана и лицо его слишком прекрасно, чтобы показывать смертным, поэтому он носит золотую маску. Одни
– Бог и демон…
– Еще говорят, он снова сотворил и выпустил из колодца вторую луну!
– Вернулся…
– Он тоже ищет кого-то.
Молния сверкнула над головой, и по камням мостовой, прибивая пыль, забарабанили первые крупные капли. От их пришедшей с небес прохлады или от появления Колдуна в Маске по спине пробежал холодок.
– Ты боишься его, о, недоступная! Ты боишься Колдуна в Маске! Я вижу страх в твоих прекрасных очах!
– Поспеши найти мне Сушраваса, поэт…
– Пока Колдун в Маске не нашел тебя?
– Это – не твое дело.
– Уйдем со мной, Виктория. Я посвящу тебе мою жизнь, я отдам тебе мою душу, днями я буду слагать для тебя газели, одну лучше другой! И я буду любить тебя все ночи напролет до моего последнего вздоха!
– Уйдя с тобой, бродяга, я разломаю твой пространственно-временной континуум. Твоя любовь ДОЛЖНА быть неразделенной, а я – жестокой. Иначе из мученика ты превратишься в толстого семейного зануду и не напишешь ни строчки. Нет, поэт, я не пойду с тобой. Я оставлю за тобой право на бессмертие…
– Как горек мир… Ненастна тьма любви неразделенной…
Стена сильного ливня накрывает нас… Капли бьют по щекам, по волосам, вода застилает глаза… Ничего не видно, кроме марева ливня… Пытаюсь моргнуть, но мои глаза закрыты…
Однако сознание вернулось, и это уже МОЯ реальность, а не ЕЁ…
Видения прервались так внезапно, что несколько секунд я приходил в себя, не понимая, кто я и где нахожусь.
– Змееногий! Почему все оборвалось на полуслове?
«Потому что все воспоминания Виктории стерты из моей памяти».
– Стерты? Кем?
«Тот, кто стер воспоминания, стер и свое имя. Извини, парень, но, похоже, я ничем не могу тебе помочь!»
Я почесал затылок.
Засыпая, мне пришло озарение, что Сушравас, которого поэт искал для матери – это прозвище моего наставника, мага и огнепоклонника Шахрияра…
На следующий день, сразу после занятий, мы отправились с Бахой на базар.
Но ширазца в синем халате уже не было среди пьющих и гомонящих поэтов. В ответ на вопрос, где он, завсегдатаи лишь пожимали плечами. Куда ушел бродяга? В Мавераннахре сотни дорог. Одна из них – его…
Упав духом, я собрался возвращаться во дворец, но Баха уговорил меня ненадолго остаться и еще послушать стихи. Заметив, как он вглядывается в глубину лавки, в надежде увидеть там дочку хозяина, девочку с бирюзовыми глазами и тугой черной косой под белой вуалью, я великодушно согласился.
Мать зналась с поэтами. Это означало, что дукан этот был «правильное место», и меня окружали «правильные люди». Каким-то образом она благословила меня и мое будущее сочинительство. Естественно, я начал писать стихи. Скорректировав попутно мои мечты о будущем. Вместо обыкновенного путешественника, я хотел стать вольным поэтом, свободным как ветер, улететь в неизведанные края и, глядя на экзотические земли с высоты моего потертого ковра-самолета, отражать красоту мира в моих гениальных (а как же иначе!) виршах.
К тому же оказалось, что и Баха втайне сочинял длинные и витиеватые газели, подражая классикам! Все без исключения творения он адресовал некой красавице с бездонными очами, которую он нарек Шах-Набат, что на персидском означало «сахарный леденец». «Это не реальный человек, это фигура стиля… Это символ любви и красоты, всего самого прекрасного в Девяти Мирах!» Да, конечно! А я сделал вид, что поверил, и что к девчонке с бирюзовыми глазами и черной косой этот «символ» не имеет никакого отношения!
Теперь по несколько дней в неделю мы проводили в дукане троюродного дяди Бахи. В глубине души я лелеял надежду о новой встрече с тем ширазцем в синем халате. Уж в этот раз он не ушел бы так скоро от моих расспросов! Но тщетно я ждал его. Предназначенная ему дорога увела бродягу далеко от Самарканда.
Баха, как я уже говорил, признал за мной беспрекословное лидерство и участвовал во всех предложенных мной проказах. Причем когда наши проделки открывались, ему доставалось намного больше, чем мне, ведь он не родился сыном Великого Амира. Баха терпел наказания, а назавтра вновь был готов к новым подвигам под моим руководством. К тому же каждый день мы с Бахой тренировались, совершенствуя: он – искусство боевой магии, а я овладевал силой Змееногого. Из пугливого ребенка я превращался в задиристого подростка.
Вот так незаметно промчались несколько лет.
Утром моего одиннадцатилетия вместе со щедрыми подарками отец объявил о неминуемости военного похода.
Уже несколько последних месяцев вероятность военной кампании без устали обсуждали на базаре. Все больше прибывающих в город караванов вместо сладостей и женских украшений привозили оружие и обмундирование для солдат, боевых джиннов в керамических сосудах, а лошади подскочили в цене в три раза. Вот только где случится новая война, никто не знал.
В Голубом дворце ритм жизни изменился и ускорился. Прислуга, вместо того чтобы ровным шагом неслышно следовать по коврам коридоров, носилась не передыхая, и иногда слуги так спешили, что сталкивались друг с другом на бегу и падали. В оружейных подвалах работа не останавливалась ни днем, ни ночью. Я уж не говорю про суету на женской половине! Жены отца запасались теплой одеждой на случаи непредвиденных холодов. Их портные трудились, не признавая усталости, изготовляя длинные платья из тонкой козьей шерсти и расшитые драгоценными камнями высокие колпаки с вуалями и перьями.