Перешагни бездну

Шевердин Михаил Иванович

Никто не задумался, почему Ага Хан покинул их вдруг. Один Сахиб Джелял приметил, что в зал заходил суетливый лощёный секретарь европеец. Сдержанно жестикулируя, он шепнул что-то на ухо Живому Богу. Именно тогда тот скомкал фразу и поспешил закончить свой спич. Да и поспешный уход Ага Хана из банкетно­го зала скорее походил на суетливое бегство, нежели на торжест­венный выход духовного владыки.

Неведомыми путями, скорее всего через слуг, внезапно за сто­лом распространилась странная, еще не ясная новость. Сначала чуть слышно, шепотом, а затем все громче в полный голос заго­ворили о событиях в Северном Афганистане.

Оказывается, Ибрагимбек, вместо того чтобы исподтишка продолжать подготовку к походу на север, в Советский Таджики­стан и Узбекистан, совершил предательское нападение на местные хезарейские племена, разорил много мирных селении, огнем и ме­чом пошел на горные долины и провозгласил независимость Кат-тагана и всего Афганского Туркестана. Ибрагим якобы объявил, что приступает к завоеванию Бадахшана.

Горе людям исмаили! Горе последователям веры истинной! Опять с джихадом мусульмане пошли на горные исмаилитские кишлаки. Многие гости отодвинулись от стола, хотя угощение ещё далеко не закончилось и из дверей, ведших в кухню, доносились очень приятные запахи.

В толпе гостей шумел державшийся до сих пор неприметно маленький, юркий, суетливый Фузайлы Максум:

— Живой Бог не ввергнет в черные лапы Ибрагима-конокра­да братьев наших исмаили! — разглагольствовал он, суетясь и под­прыгивая на коротких ножках.— Шакал и вор он! Пообещал мне помочь, когда я совершал в Каратегине победоносный поход! Пальцем не двинул! Предатель! Почему он мне не помог? — И Фу­зайлы Максум ринулся наперерез шагавшему по проходу среди расступившихся поспешно гостей насупившемуся, мрачному мис­теру Эбенезеру.

— Ибрагимбек — храбрый военачальник,— небрежно бросил тот и, грузный, массивный, надвинулся на низенького Фузайлы и вынудил его поспешно отшатнуться, почти отскочить. И все по­няли, что дела курбаши плохи и что его покровители — англича­не — не поддержат больше его притязаний на припамирские об­ласти.

Мистер Эбенезер остановился около стоявшего в одиночестве Юсуфбая Мукумбаева.

Образумьте Ибрагима! — сердито заговорил он чуть слыш­но.— Выезжайте в Мазар-и-Шериф и Кундуз! Найдите Ибрагима, Прекратите резню! — Эбенезер Гипп вышел из себя. Шея, лицо у пего угрожающе побагровели. Челюсть отвисла и обнажила жел­тые зубы. Но тут же он взял себя в руки и продолжал почти спокойно: — Все было отлично. На днях в Сиаб, что близ Кундуза, где стоят лагерем локайцы Ибрагима, прибыли знатные люди из Кала-и-Фатту ишан Сулейман и ишан Судур. Они привезли Ибра­гиму послание от имени Сеида Алимхана.

— Позвольте, сэр, перебить вас со всей почтительностью,— возразил Мукумбаев.— Мы прибыли только что в Бомбей прямо из Кала-и-Фатту... Нам ничего не известно о послании Ибрагимбеку от их высочества... А ишана Сулеймана и ишана Судура не было в Кала-и-Фатту. Они в Индии по торговым делам.

— Послание составлено на совещании дипломатических чиновников в британском посольстве в Дели. Принято решение подчи­нить алиабадскую вооруженную группировку эмигрантов-узбеков и остальные группы командующему силами ислама в Северном Афганистане господину Ибрагимбеку. В послании от имени эмира говорится именно об этом. Послание было отправлено с господами ишанами Сулейманом и Судуром через Пешавер. Очевидно, ишаны не успели или не сумели заехать в Кала-и-Фатту и поставить в из­вестность эмира о содержании послания.

— Но что скажет их высочество? Без его ведома, без его со­гласия...

— Эмиру мы объясним. Он согласится. Другого выхода у него нет. Беда в другом. Ибрагимбек превысил свои полномочия и за­теял склоку с горными племенами. Кабул немедленно отреагирует на это или уже отреагировал. Неужели Ибрагим настолько близо­рук, что вздумал воевать против всего Афганского государства? Потому-то вам и надо ехать в Кундуз, остановить Ибрагима.

Но Мукумбаева занимало другое.

— Бадахшан? — заговорил он.— Теперь я понимаю, почему сегодня Ага Хан говорил о государстве Бадахшан.

Он опустил голову и внимательно разглядывал носки своих ла­ковых мягких сапог.

Дипломат, тончайший политик, Юсуфбай Мукумбаев при всей своей благодушной и простоватой внешности обладал хитроумием и коварством. И если эмир-изгнанник еще мог похвастаться каки­ми-то успехами на международной арене, то это объяснялось тем, что его полномочный министр и посланник при Лиге Наций пре­восходно умел комбинировать методы азиатской и европейском дипломатии. Мистер Эбеиезер знал это и в душе даже побаивался ловкого бухарца.

— Да будет дозволено задать вам, сэр, еще один вопрос? — медленно сказал Мукумбаев.

— Говорите же! — В тоне мистера Эбенезера прорвались нетер­пеливые и даже грубые нотки.

И вновь Мукумбаев проявил весь свой восточный такт и вы­держку. Спокойным, ровным топом он спросил:

— На сегодняшнем почтенном собрании мы лицезрели и слы­шали странное и непонятное, совсем непонятное.

И он опять остановился.

— Да что же, наконец?

— Мы старались не видеть — и видели. Мы зажмурили гла­за — и сияние жгло наши зрачки. Мы не хотели этого, мы не сме­ли... и все же мы лицезрели дочь пресветлого нашего эмира — будь он благословен! Мы видели принцессу Монику-ой. И увы! Она стояла перед всеми с открытым лицом в неподобающих одеж­дах, обнажающих непозволительно ее стан. И мы слышали слова его светлости Ага Хана, касавшиеся принцессы. И мы впали в мо­ре удивления и океан недоумения.

По обыкновению, мистер Эбенезер Гипп едва не чертыхнулся. Он не был дипломатом. Тем не менее он сдержался, с трудом и проклятию сорваться с губ. Он понимал, что лучше сдер­жаться.

— Чему же вы так удивились, господин министр?

— Нам известно, сэр. что их высочество Сеид Алимхан — да будет с ним мир! — собственнолично соизволил просватать свою дочь принцессу Монику-ой за его высокопревосходительство госпо­дина командующего силами ислама, амирлашкара Ибрагимбека Чокобая. Слово обещания эмира Бухары незыблемо! И что же скажет ныне их высочество, когда до них дойдет весть о столь не­достойном событии, лицезреть каковое нам пришлось здесь, во дворце Хасанабад?

И он низко поклонился. И в этом глубоком подобострастном поклоне чувствовались ирония, издевка, возмущенный протест.

Ничего не скажешь — Юсуфбай Мукумбаев отличался удиви­тельным тактом. Он резкого слова никогда никому не сказал. Вот и сейчас, все еще кланяясь и пятясь задом, он проследовал к две­рям. Два боя в белых одеждах и белых тюрбанах почтительно рас­пахнули тяжелые, невероятно высокие резные створки, и полно­мочный министр удалился, все так же пятясь, из банкетного зала.

Всем своим видом Мукумбаев показывал, что считает невоз­можным оставаться там, где попираются прерогативы его хозяина и сюзерена.