Персональное чудовище
Шрифт:
Они заехали к Соне домой. Дима ждал возле подъезда, пока она бегом поскакала в квартиру. Соня пыталась уговорить Диму пождать в машине, но он, как всегда, проигнорировал ее лепет.
Но вот в подъезд Соня его категорически пускать отказалась. На что Дима прикурил сигарету и хмыкнул:
— Ты права. С этим подъездом связано так много теплых воспоминании. Беги, Соня, пять минут тебе, туда и обратно.
Дима курил и цепким взглядом окидывал окружение. Конечно, тут ничего не изменилось. Тот же пробитый асфальт, те же полные мусорные баки, те же подозрительные личности, которые
Какого черта Соня тут все еще живет? Она ведь уже получила оплату за уроки. «Неужели спустила все на травку?», хмыкнул про себя Дима. Его напрягало то, что приходится сдерживать себя, свои порывы. Потому что самым главным порывом сейчас, стоя у грязного подъезда и вдыхая исходящие оттуда ароматы, было схватить Соню и увезти из этого района как можно дальше. И как можно ближе к себе…
Дима заботился о сыне, о матери и брате, о родных и близких. Но ни к кому он не испытывал таких собственнических чувств, как к Соне. И каждый ее своенравный поступок или слово вместо того, чтобы оттолкнуть Диму, наоборот будто приманивали его внутреннего зверя, который с осторожностью принюхивается, затем прижимается носом к мягкой раскрытой ладошке Сони.
Запрыгнуть в машину, вдавить педаль в пол, чтоб за полминуты доехать до дома, затем выволочь Алену за волосы — вот каким было желание Димы, когда смущенный Мирон Семёнович рассказал ему о визите Алёны и о ее слезливой истории о неблагодарной Соне.
— Дмитрий, ни в коем случае я не смею вбивать клинья в твои с супругой отношения, — говорил Мирон Семёнович, протирая окуляры очков огромным клетчатым платком. — Меня они совершенно не касаются. Но поступки твоей жены задели Соню, а она для нас с Миленой как внучка родная.
Потом тонкие пальцы Мирона Семёновича водрузили очки на кончик носа, взгляд его похолодел, так же, как и голос, когда он проговорил:
— Что касается Софьи — я не советую тебе, Дмитрий, делать что-либо, что может причинить ей неприятности, либо как-то ее расстроить. Потому что ответ за свои поступки тебе придется держать передо мной.
Напомните-ка Диме, когда ему в последний раз угрожали кровавой расправой за отношения с женщиной? Пра-а-авильно, никогда. Но, несмотря на это, Дима испытал глубокое уважение к пожилому мужчине, который, мягко говоря, о-о-очень сильно уступал ему в физической силе, но при этом твердая убежденность идти до конца за Соню производили впечатление.
— Понял вас, Мирон Семёнович. Спасибо за информацию.
Затем они пожали руки, и вновь Дима удивился твердости хрупких пальцев старика, который смотрел на него не менее твердым взглядам.
Проезжая вдоль набережной, и выглядывая Соню, которая наверняка не успела улизнуть далеко за те пять минут, что Дима задержался у Ирисовых, Дима обдумывал поездку в Токио, приезд матери и понимал, что разбираться с Аленой прямо сейчас чревато плохими последствиями. Поэтому расправу над Алёной пришлось отложить. А что уж говорить о том, что испытал Дима, когда увидел Соню и бледнолицего! Всего планы сгорели в яростном огне, который вспыхнул в его груди, пока Дима на всей
Вы спросите — почему Дима, с его порывистостью, нетерпимостью, собственническим отношением ко всему что является «его», так легко и просто спускал измены Алёны? Да потому, что он не любил свою жену. Выбор, навязанный Диме в молодости принес самые лучшие плоды, стоит только подумать о Сергее. Но, узнав об измене супруги на празднике сына, Дима был просто оглушен и опустошен ее предательством. И задавался лишь одним вопросом — чего он не додал Алене?
Видимо, той самой любви и недодал.
Когда Соня вышла из подъезда, недокуренная сигарета выпала из ослабевших пальцев Димы. И вовсе не из-за светло-розовых подкороченных джинсов, что обтягивали стройные бедра и длинные ноги словно вторая кожа, и открывали точеные лодыжки. И не из-за белой рубашки, концы которой были повязаны на талии, тем самым выделяя округлость аппетитной груди, что слегка колыхалась при каждом шаге барбариски. Ага, удобно и практично, как же! Конечно, все эти детали отпечатались в мозгу и в паху Димы самыми сочными вкусными буквами. Но он отложил на потом и свой начинающий твердеть член, и свои зудящие пальцы, что тянулись к Соне, чтобы проверить, так ли бархатиста кожа в узкой полоске между рубашкой и джинсами… Дима все это отложил. Потому что еще большим вниманием завладел тот, кто сейчас с самым важным и королевским выражением позы вышагивал рядом с девушкой…
— Он с нами не поедет! — отрезал Дима, глянув на песика, который терся о ноги Сони, обутые в легкие тенниски. Черт подери, эта псина делает то, чего пока еще не может позволить себе Дима! Да он не то что к песику, даже к сыну родному Соню ревновал! Вы хоть представляете, что Дима чувствовал сейчас, глядя на того, кто пометил его меткой? И при этом ни в вислых ушах, ни в покачивающемся хвосте, ни в черных глазках-пуговках не чувствовалось ни капли страха перед Димой, который пыхтел от бешенства, глядя на пса полыхающими глазами.
— Дмитрий Алексеевич…
— Дима.
— Что? — удивилась Соня.
— Для тебя — Дима, — отрезал он.
— Л-л-ладно … Дима.
А у него встал. Вот так, на раз два. Всего четыре буквы, сказанные с придыханием, и Дима уже готов… Да много чего он готов сделать, конечно же. Но не сейчас, пока песик с видом собственника и защитника стоит возле его женщины!
Соня продолжила максимально твердым тоном:
— Мы с Марселем либо вместе, либо вы едете один.
— Что за имя такое дурацкое? Марсе-е-е-ел-ль, — скривился Дима.
— Вообще-то, хозяева прозвали его Сильвой. Но мне показалось, это имя не такое уж мужественное.
— Ага. А то Марсе-е-ель прям ого-го-го какое мужицкое. Хоть бы Рексом назвали, что ли.
— Моя собака — мне решать! — отрезала Соня. Дима вскинул голову и вперил в нее тяжелый взгляд.
— Так, не понял. Псина чья? Соседская или твоя?
— Ну-у-у, — промямлила Соня, поправляя очки на голове. — Соседи мне его оставили на время, но я хочу попросить его себе.
— Ни за что! — отрезал Дима, скрестив руки на груди.