Персональное чудовище
Шрифт:
— Вы может приезжать чаще, — предложила Соня, выходя из здания и предлагая согнутый локоть, на который оперлась Вероника Степановна, — Я уверена, Сережа будет только рад. Вот только эти многочасовые перелеты… Как вы их переносите?
— Слава Богу, давление у меня сто десять, редко скачет. Только ноги затекают, но это ничего.
— Думаю, Сережа и сам будет рад вас навестить. Ему только дай волю, каждую неделю мотался бы к вам, — улыбнулась Соня.
— Да, они с Димкой когда прилетают на каникулы, Сережка всегда у меня остается, — довольным тоном ответила Вероника Степановна.
«А Алена?» хотела спросить Соня, но Вероника Степановна опять сама выдала ответ:
— Алена
Они выбрали столик в углу кафе, на открытой террасе, где над их головами был раскрыт тент, спасая от палящих лучей обеденного солнца, а низкие перегородки из плетенного дерева отгораживали посетителей друг от друга.
Заказали ассорти мороженого на каждого и кувшин газированной воды со льдом и дольками лайма.
— Вы не против, если я закурю, Софья? — вежливо спросила Вероника Степановна.
— Конечно, не против.
Соня уже привыкла к курящим Львовым. Скоро и Серёжа наверняка начнет курить, ведь обычно сигаретами начинают увлекаться в старших классах, вместе со сверстниками, пытаясь почувствовать себя взрослыми.
Увидит ли Соня, как взрослеет Сергей? Или, когда-нибудь, через много-много лет, уже увядающая, сгорбленная «СофьАрнольдна» увидит в толпе высокую стройную фигуру молодого мужчины, с золотистыми глазами и пшеничного цвета волосами, который взглянет на нее тем же пронзительным взором, что успеет перенять от отца, и старые воспоминания нахлынут на Соню, и не сможет она сдержать слез, но и вымолвить ни слова не сможет, любуясь молодой копией Дмитрия Алексеевича, который оставит неизгладимый и незабываемый след в ее сердце.
Хотя, будем честны, он уже этот след оставил…
Вероника Степановна закурила тонкую сигарету, вставленную в мундштук из слоновой кости, и тонкий аромат хереса вывел Соню из задумчивости.
— Как думаете, может, Вову позовем? — предложила Соня. — А то жалко его, целыми днями за рулем, бедняга.
— Ой, как я рада, Софья, что вы сами это предложили. Но, боюсь, он откажется. Я его где только не таскала, везде со мной заходит. Он для Ирисовых уже, как сын родной.
Соня засмеялась, представив огромную фигуру Вовы, втиснутую в классический костюм, еле умещающегося на хрупкой мебели Ирисовых, попивающим чай из фарфоровых кружек, оттопырив толстый мизинец. Это вам не Дмитрий Алексеевич, который везде и всегда выглядит как раз и к месту.
— Конечно, я не против Вовы. И, кстати, Вероника Степановна, я вас прошу, обращайтесь ко мне на «ты». И так Серёжа на меня выкает. Хотя, тут уже ничего не поделаешь. Он мой ученик.
— Софья, я могу сказать, что Сережа относится к тебе далеко, не как к учителю, — с теплотой улыбнулась Вероника Степановна. — Ты ему стала, как сестра старшая, наставница. Он имя матери так часто не произносит, как твое. Димка даже его отчитал, когда за завтраком Сережа пять раз вспомнил тебя в разговоре. Что очень странно, — хмыкнула Вероника Степановна, туша сигарету в пепельнице. — Дима обычно не так строг с сыном, а когда разговор заходит о тебе…
Внимательные проницательные глаза Вероники Степановны смотрели прямо на Соню, и она молилась, чтобы краска стыда не залила его полыхающее лицо. А если даже это случилось, может Вероника Степановна отнесет этот румянец к духоте, что стоит на улице?
— Я…ну…я не знаю… — залепетала Соня, а прохладные пальцы Вероники Степановны легли поверх ее горячих пальцев, и тихим твердым тоном женщина сказала:
— Я никогда не лезла и не лезу в жизни своих детей. Но дело касается Сережи, будем честны, матери его совершенно плевать на родного сына, — припечатала она. — Так что, Соня, прошу тебя, будь осторожна с чувствами Сергея. Не причиняй ему
— Что?… О чем вы?… — забормотала Соня, услышав сдавленный голос и увидев удушающую боль в потемневших глазах.
Женщина нервно прикурила еще одну сигарету, когда официант принес заказ. Соня разлила воду по стаканам, а Вероника Степановна, уставившись куда-то далеко, словно уплывая с этого места в далекие гущи прошлого, тихо начала говорить:
— Это случилось семь или восемь лет назад. Тогда Серёжа только пошел в первый класс, и Димка решил это отпраздновать в ресторане. Были только самые близкие. Приехали родители Алёны. Роман тоже смог вырваться с работы. Праздник, вроде как, прошел хорошо, — пожала плечами Вероника Степановна. Помолчала и продолжила: — Никто до сих пор не знает, что там произошло. Тогда у Димы работал Вадик, шустрый такой мальчонка. Они с Димой отошли куда-то из зала, буквально на несколько минут. Потом Дима снова присоединился к нам. Но, Соня, — покачала головой Вероника Степановна, — ты бы видела эти глаза. Черные, как смоль. А сам… Как будто вся кровь отхлынула от тела, даже пальцы на руках у него побелели. Странно, что, кроме меня, этого никто не заметил. Видимо, сердце материнское, почувствовало что-то темное и… ноющее, что ли, в сыне. Остаток вечера Дима все время молчал, даже иногда не отвечал на вопросы. Какой-то рассеянный, задумчивый…
Вероника Степановна отпила воды, и четко выверенным движением вдавила сигарету в пепельницу.
— Алене всегда было недостаточно внимания. Она везде хотела быть на первом месте, чтобы ей в рот смотрели и восхищались. Ревновала Диму ко всем, от школьницы до старухи. За годы брака она так и не узнала, и не поняла Диму. То, что он, как Лёшка мой был — однолюб. И если выбрал Алену, хотя и был вынужден это сделать, после того как она забеременела, то никогда не смотрел на сторону.
Вероника Степановна замолчала. Соня сидела без движения, даже вдохом боясь выдать свое состояние или нарушить этот момент. А еще, что-то замершее внутри, интуиция или душа, черт его знает, подсказывала Соне, что самое страшное еще впереди.
И она оказалась права.
— Дима повез Алену домой, попросил меня забрать Сережу к нему на квартиру. Но родители Алены захотели побыть с внуком, настояли, говорили, что скучали по Сереже. Хотя я хотела его забрать с собой, правда, хотела. Господи! — вдруг прошептала Вероника Степановна, с силой сжала пальцы в кулаки, уперла их в лоб и процедила сквозь зубы: — Почему я не настояла на своем? Почему я не уберегла своего мальчика, своего единственного внучка? Почему я не почувствовала, какая беда ожидает моего рыжего ангелочка? Какая же я после этого бабушка?! — тихо стенала Вероника Степановна, вжимая дрожащие, с побелевшими костяшками, кулаки в веки, из-под которых хлынули слезы — горькие, прозрачные, соленые, они текли по осунувшимся щекам. Шокированная Соня подсела ближе, и приобняла дрожащее тело женщины твердой рукой.
— Ну что вы, Вероника Степановна. Вы — отличная бабушка! Я же вижу, как Серёжа вас уважает, любит очень сильно. Хоть и шкодит, но слушается вас. Да вы — самая лучшая бабушка на свете! Строгая, но такая заботливая, — лепетала Соня, которая никогда не была сильна в успокоении страдающего. Но так ей хотелось перенять хотя бы каплю той боли, что разрывало доброе сердце этой страдающей женщины!
Протянула салфетку, и Вероника Степановна вытерла слезы. Затем женщина крупными судорожными глотками осушила стакан и сделала глубокий вдох, словно готовилась окунуться в непроглядные страшные тинные воды прошлого, что когда-то поглотили счастливые дни Сергея. И Соня тоже непроизвольно сделала глубокий вдох, как перед прыжком в кошмар.