Персонных дел мастер
Шрифт:
По тому, как радостно вспыхнули до того тусклые глаза Карла, Гилленкрок понял окончательно, чей план принял король. Рёншильд рассчитал верно, задев самое больное место короля — его понятие о воинской славе.
— Я еще никогда ни перед кем не отступал, господа!— Карл горделиво поднялся.
В эту минуту поворот армии на юг и поход на Украину был окончательно решен. Оставалось только рассудить, как быть с Левенгауптом. ,
— Я полагаю, что такой опытный генерал, как Левенгаупт, не даст русским поймать себя в ловушку! — решительно отмел король предостережения Гилленкрока о том, что с поворотом шведской армии
— Да, Левенгаупт и сам справится с русскими, как справился недавно с Шереметевым под Мур-Мызой! — услужливо поддакнул королю Рёншильд, втайне радующийся, что поставил своего соперника по воинской славе, второго после него генерала в шведской армии, в крайне затруднительное положение.
Оставалось за малым: найти Левенгаупта и сообщить ему о новом повороте шведской армии.
— Я не знаю, где наш курляндский корпус!— объявил Пипер, ответственный не только за дипломатию короля, но и за его разведку.— Но предполагаю, что он уже в Шклове, на Днепре.
— Волохи доносят, что он еще в Чаусах!— возразил король. И поскольку оказалось, что целый корпус был потерян шведским командованием, как иголка в саде, Гилленкрок составил для Левенгаупта два различных приказа, один из которых начинался словами: «Если вы еще в Могилеве», другой — «Если вы уже подошли к Чаусам».
Меж тем Левенгаупт не был ни в Могилеве, ни в Чаусах, ни в Шклове, а все еще стоял в Черее. Однако, не дожидаясь ответа от Левенгаупта, шведская армия в ночь на 15 сентября тайно снялась с лагеря и неожиданно повернула на юг, в Северскую Украину. Вперед, дабы опередить русских в Почепе и первым выйти наКалужскую дорогу, был выслан королем корпус генерала Лагеркрона. Левенгаупт же был брошен на милость случая и улыбку воинской фортуны.
Новгородские знамения
В Новгороде Никита расстался с князем Яковом. Долгорукий поскакал далее, поспешая в Москву, где его ждала долгожданная встреча с семьей, а Никита решил задержаться в родных краях, где все напоминало его детство и отрочество. Даже тетку Глафиру — постаревшую и притихшую — он обнял и расцеловал по-родственному. Правда, притихла тетка не столько из-за своего природного нрава, сколько от неожиданности. Она давно уже поставила крест на обоих своих племянниках. И вдруг во двор входит нарядно одетый офицер (по распоряжению генерал-адмирала Апраксина всей команде «Звезды» была выдана новенькая форма), и в нем она узнает старшего племянника, Никитку. Да теперь его Никиткой и не назовешь, когда через грудь у него офицерский шарф, на перевязи шпага.
Тетка засуетилась, пригласила в дом, затеяла угощение, побежала за мужем в кузницу.
С волнением и какой-то неожиданной робостью вошел Никита в дедушкину избу, которая была в свое время столь гостеприимной и для него, и для Романа, и для покойной матушки. В дверях нагнулся, но все равно задел за притолоку и подумал, что ведь еще десяток лет назад двенадцатилетнему мальцу скромный дедушкин дом- казался настоящими хоромами. Как славно было зимой, после того как они с Ромкой накатаются на санках до того, что зуб на зуб не попадал, вбежать в тепло и уют старого дома, залезть на широкую русскую печь, что делила избу на две половины, и отогреваться там в теплой блаженной дреме, пока дедушка, нарочито ворча на озорников, собирает на стол нехитрый ужин.
И теперь Никита подошел к печи, как к старой знакомой, потрогал ее. Печь была по-прежнему теплая, и пахло от нее ржаным хлебом должно быть, тетка Глаша с утра пекла хлебы. Из-за занавески раздалось детское перешептывание, а вслед за тем высунулись две головки — мальчишки лет восьми и девчонки чуть-чуть постарше. Завидя незнакомца, да еще не в русском, а в иноземном платье, они тотчас спрятались.
«Совсем как скворчата в скворешнике!» — растроганно подумал Никита, вспомнив, как и они с Романом так же вот разглядывали дедушкиных знакомцев.
— А ну, слезай с печи, босоногие! — шутливо приказал он, высыпая из седельной сумки пряники и конфеты.— Гостинцы на столе!
Перед гостинцами Алексашка и Марьюшка устоять никак не смогли и кубарем скатились с печи. Когда тетка Глаша с Евдокимом вошли в дом, угощение было па славу. Алексашка и Марьюшка за обе щеки уплетали печатные пряники, закусывали заморскими конфетами, купленными Никитой в Петербурге, а в избе стоял непривычный запах крепкого кофе, к которому Никита пристрастился еще в Саксонии.
— Купил вот у одного голландского шкипера по случаю...— рассмеялся Никита, угощая кофе своих родственников. Евдоким и тетка Глаша с недоверием опробовали черную густую жидкость.
— С конфеткой оно хорошо, вкусно! — согласилась вдруг тетка Глаша с диковинным напитком.
— А по мне, так ничего лучше нашей беленькой нет!— Евдоким вытащил из погребца припрятанную заветную четверть.— Мечи-ка лучше на стол, старуха, наше новгородское угощеньице!— важно приказал он жене, ликуя уже оттого, что прерваны долгие тягучие будни, а женке и деваться некуда — приехал родной племяш. Да не какая-то голь перекатная — офицер!
Тетка Глаша и впрямь постаралась ради знатного гостя. На столе поначалу явились рыжики и волнушки, капустка квашеная, огурчики соленые, рыба копченая, студень свиной, ягода клюква, взвар брусничный. Хлеб был теплый, домашний.
— Живем, племяш, нечего бога гневить, ладно. От работы, с той поры как государь Петербург-городок начал строить, отбою нет! Ведь из Москвы в Петербург важные баре так и скачут! А глянь: кому лошадь подковать, кому коляску поправить — все кузнеца зовут! К тому же кузня моя стоит на самой Московской дороге... Я ведь старших-то сыновей уже оженил, к делу приставил! Прямые мои помощники! Зато эти — последыши любимые...— Евдоким с неожиданной лаской погладил широкой рабочей ладонью головы Алексашки и Марьюшки. Ребятишки сидели тут же рядом притихшие и с видимым любопытством поджидали, что еще подарит им сегодня к вечеру русская печь.
Из печи явились на стол хорошо упревшая гречневая каша, щи с бараниной, мясо с репой, а к вечеру, распространяя блаженный аромат, возникла знаменитая новгородская уха из судака.
Тетка Глаша не знала, казалось, чем и привечать ненаглядного племянника, особливо после того как поняла, что ни он, ни Ромка не собираются возвращаться в Новгород и тягаться с ней из-за дедушкина подворья.
— Глянь, Никита, ты по службе и полковником станешь аль генералом. Так не забудь моего Алексашку. Не хочу я его в кузню отдавать! И так там трое моих дитяток Евдокиму уже пособляют...— льстилась тетка перед племянником.