Персонных дел мастер
Шрифт:
Петр глубоко вздохнул, набрал полные легкие свежего воздуха, поморщился от удовольствия. Дул зюйд, с берегов Балтики.
— То добрый знак!—Положив тяжелую руку на плечо Меншикова, царь подтолкнул его:— Прикажи начинать!
Данилыч кошкой взлетел на лошадь и помчался с холма с высшим кавалерийским шиком, опустив поводья. Выглянувшее в этот миг в разрыве меж тяжелыми уходящими тучами солнце залило своими лучами долину, и один из лучей перебежал дорогу перед Меншиковым и осветил его так, что светлейший промчался вдоль берега реки, меж своим и неприятельским войском, во всем великолепии своего пурпурного, блестящего плаща, золоченого, сверкающего на солнце шлема, в ярко вспыхивающих в солнечных лучах медных латах. Шитый золотом турецкий
На неприятельской стороне, среди грядок капусты, задрали к небу жерла тяжелые шведские орудия, отряды рейтар, тускло поблескивая сталью кирас и касок, помчались на фланги, а из-за деревни показались колеблющиеся, как морские волны, синие ряды шведской пехоты.
На этом же берегу зеленые мундиры русских саперов копошились у сожженного шведами и еще дымящегося моста: несколько эскадронов драгун, сохраняя равнение, как на смотру, помчались вверх по реке, запряжки с медными трехфунтовыми полковыми орудиями проскакивали в интервалы между стоящими вдоль берега батальонами русской пехоты и лихо заворачивали, уставляя жерла на неприятеля. В сей момент вся долина представляла с холма удивительно красочное зрелище, напоминая огромный залитый солнцем зелено-багряный ковер, на который чья-то рука высыпала тысячи разноцветных фигурок.
Но вот с шведского берега тяжело ударила гаубица, гул несущегося ядра достиг холма, на котором стоял
Петр, и у всех что-то словно оборвалось в груди — каждому показалось, что это первое ядро предназначено именно ему. Но ядро, разбросав комья грязи, шлепнулось у подножия холма. «Недолет!» — как бывалый артиллерист, привычно определил Петр просчет шведского фейерверкера и неуклюже вскарабкался на крупную племенную кобылу Лизетту, подарок дражайшего друга короля Августа Саксонского. Тем временем ударили в ответ и русские пушки, затрещали с обеих сторон ружейные выстрелы, и белый пороховой дым поплыл по долине, подбираясь к вершинам белоствольных берез, теряющих от пуль последние желтые листья.
Растопырив длинные жилистые ноги в ботфортах, сутулясь и на лошади, Петр медленно объезжал батареи и выставленное к ним пехотное прикрытие. Здесь, в первых шеренгах, зрелище, кажущееся издали некоей красочной забавой, выглядело в своем истинном свете — как многотрудная и кровавая работа. Батарейцы, как на подбор рослые и дюжие мужики, быстро и ловко, словно астраханские арбузы на Волге, перебрасывали из рук в руки трехфунтовые ядра, заряжали орудия, накатывали, наводили, и по взмаху капитанской шпаги и крику «пли!» пушки рявкали, чадя мутной желто-змеиной пороховой струей. Полуоглохшие, с покрытыми порохом лицами батарейцы делали себе краткий отдых, наблюдая, куда упадут ядра, с обидой сплевывали, ежели был перелет или недолет, и снова становились на свою нелегкую работу к орудиям. Но эта же многотрудная работа заставляла их невольно забывать о летающей кругом смерти, и на батареях было куда- веселее, чем в шеренгах пехотного прикрытия.. Куда тоскливей было бездеятельно стоять в общих шеренгах (стрелять из ружей было бесполезно, поскольку шведы за рекой стояли вне ружейного огня) и слышать над головой непрерывный грохот канонады.
Но исход артиллерийского поединка решался и в этих недвижных пехотных шеренгах. Устоят ли эти шеренги, которые молча, послушно смыкаются над ранеными и убитыми товарищами, или попятятся, отступят? От этого состязания в выдержке зависел исход артиллерийской дуэли, и это понял Петр и не бросился, хотя и был опытным бомбардиром, к орудиям, а неспешно, не кланяясь бомбам, поехал вдоль шеренг преображенцев, астраханцев, семеновцев и ингерманландцев.
Роты, завидев царя, кричали «виват!», приветственно вздымали на штыках треугольные шляпы. Настроение русских батальонов, видящих, что сам государь разделяет с ними опасность, было таково, что они могли пойти в атаку прямо через ледяную купель реки Ресты. Но этого не понадобилось. Драгуны принца Дармштадтского отыскали-таки брод, перешли реку и теперь мчались с фланга на позиции шведского арьергарда. Русская пехота под артиллерийским обстрелом шведов выстояла.
Роман скакал стремя в стремя с принцем Дармштадтским, который лично повел в атаку полк невских драгун, первым перешедший реку. Роман не успел и словом обмолвиться со старыми сослуживцами, как принц выхватил шпагу и приказал горнисту трубить атаку. На ходу разворачивая свои эскадроны, невские драгуны помчались с фланга на шведскую батарею. Поспешность принца была оправданной, поскольку неприятель внезапной атаки не ожидал и не успел завернуть орудия. Роман на скаку ясно видел, как рослые шведские бомбардиры торопливо заворачивали тяжелую гаубицу, а возле них зайчиком прыгал, размахивая шпагой, молоденький офицер-фендрик.
«Вот этого-то зайчика я и возьму!» — решил Роман, помня о царском наказе во что бы то ни стало добыть языка. Он оглянулся назад и увидел рядом верного Кирилыча. Вахмистр скакал, само собой, впереди эскадрона, но старался по привычке держаться поближе к своему питомцу.
— Берем фендрика!— крикнул ему на скаку Роман. Кирилыч толком не расслышал, но согласно кивнул головой. «Успеют или нет шведы развернуть орудие?» — молнией мелькнуло у Романа, и машинально он сильнее бросил вперед своего Воронца. Тут же понял — нет, не успеют! Шведы растерялись — часть из них, видя столь близко русских драгун, ударилась в бегство, часть, во главе с легоньким фендриком, продолжала упрямо разворачивать гаубицу. Роман видел, как принц первым ворвался на батарею и срубил высоченного шведского бомбардира. А вслед за тем он и сам налетел и сбил лошадью фендрика.
— Бери живым!— крикнул он Кирилычу, и тот тяжело упал с лошади на щуплого офицерика, подмял его и стал вязать руки ремнем. В этот момент раздался чей-то тревожный крик: «Рейтары!» Роман увидел, как от деревни во фланг невским драгунам мчится стальная лапа шведских кирасир, и ему стало ясно, что невские драгуны на своих низкорослых степных лошадках, к тому же увлекшиеся атакой и расстроившие свои ряды, будут неизбежно смяты закованными в латы рейтарами. Понял это и принц. Он завернул коня и приказал Роману:
— За мной, к переправе, здесь потребен сикурс!
Уже мчась к переправе вслед за принцем, Роман видел, что Кирилыч успел-таки, как куль, перебросить пленного фендрика на свою лошадь и повернул вслед за ними к реке.
Левенгаупт прискакал в арьергард к самому началу сражения. Потому он успел распорядиться сжечь мост, расставить батареи, выдвинуть цепь стрелков в прибрежные кусты. Конечно, все это, вероятно, сделал бы и Кнорринг, но Левенгаупту было спокойнее, когда он все делал сам. Генерал-адъютант был, конечно, недоволен вмешательством Левенгаупта, и брюзгливое выражение не сходило с лица спесивого графа Кнорринга. Адаму Людвигу было даже приятно немножко пощипать парижского петиметра.
«Здесь, граф, не Версаль,— здесь война!» — посмеивался он про себя. Хорошо устроив войска, Левенгаупт позволил и себе хорошенько пообедать на барабане под звуки артиллерийской канонады.
— Как по-вашему, граф, что мне дает это арьергардное сражение? — спросил генерал. Пользуясь привилегией командующего, он расположился за походным барабаном один, не пригласив присесть ни Кнорринга, ни его штаб.
— Полагаю, ваше превосходительство получит благодаря стойкости войск моего арьергарда день передышки от той царской охоты, которую организовали на нас русские, и успеет продвинуть обоз по дороге к Пропойску!