Персонных дел мастер
Шрифт:
Приняв командование летучим корволантом, призванным разбить Левенгаупта, Петр взял на себя несравненно более трудную и рискованную задачу, нежели задача Шереметева, состоявшая в простом преследовании армии шведского короля. Ведь разрыва с главными силами шведской армии никогда не происходило, и силы те хорошо были известны. Корпус же Левенгаупта был полной загадкой для русской штаб-квартиры. Неведомы были ни его силы, ни его местонахождение. Что касается состава, то по-прежнему исходили из тех восьми тысяч, что были у Левенгаупта под Мур-Мызой в Курляндии, где он в 1705 году нанес поражение Борису Петровичу Шереметеву. Вести же о путях шведского корпуса были самые противоречивые. Его отряды видели и в Полоцке, и в Витебске, и в Орше, и отряды эти там действительно бывали. Потому как, идя на соединение с Карлом, Левенгаупт беспощадно выколачивал хлеб, фураж и прочие припасы из Курляндии, Лифляндии и Белоруссии и на своем пути всюду рассылал фуражиров. Получая столь противоречивые сведения, Петр шутливо отписал Федору Апраксину в Петербург из деревушки Соболево, где расположился
В столице меж тем, как доносит князь-кесарь Ромодановский, весьма неспокойно. Мутят воду раскольники, предсказывая скорый конец Антихристу (Петр давно ведал, что для старообрядцев он — Антихрист, и иногда пугал своих иноземных гостей, предлагая в шутку отслужить черную мессу), ходят слухи о новых мятежах башкирцев, простой люд поджидает ватаги булавинцев. А в верхах бояре много судачат об аресте русского посла в Лондоне. Мол-де и Англия супротив нас, так куда уж нам воевать против Каролуса, смирившего всех наших союзников, лучше поскорее мириться, вернуть шведу все невские болота, заодно с чертовым Петровым парадизом. В конце донесения князь-кесарь и сам спрашивал — не пустые ли то слухи об аресте русского посла в Лондоне и как ему в таком случае обращаться с английским послом в Москве сэром Чарлзом Витвортом?
Самое обидное, что слухи на сей раз были не пустые. Арест русского посла Матвеева в Лондоне — сущая правда!
Петр отложил письмо Ромодановского, стукнул кулаком по столу. Но мужицкий стол был сработан на славу, из крепких дубовых досок — царский тяжелый кулак он выдержал. Петр потер зашибленную в горячке руку, встал и, не набрасывая плаща, в одном зеленом Преображенском мундире выскочил во двор, где выстроена была сборная команда охотников из гвардейских и драгунских полков, вызвавшихся идти в поиск.
Сентябрь в том году стоял небывало холодный, и Петр невольно поежился от ледяного ветра, дующего, должно быть, с Балтики. Однако же солдаты и под ледяным ветром держались браво: грудь колесом, ружье на караул, глазами ели Петра. Поздоровались бодро, весело. «С такими молодцами да Петербург шведу отдать! Не бывать этому! Пусть старые пни в Москве об этом и не мыслят!» Петр сам повеселел, подозвал офицеров, среди которых был и Роман. И вдруг Роман похолодел — царь уставился прямо на него.
— Так это твой эскадрон шведского генерал-адъютанта Канифера в Смолянах пленил и ослобонил принца Дармштадтского? Молодец! Где ныне служишь?
Роман замялся было, а потом — была не была — взял да и пожаловался царю на свою новую секретарскую службу.
— Боевого офицера и в секретари? Да как это ты, Данилыч, додумался такого молодца секретаришкой к принцу определить?— весело обратился Петр к подскочившему Меншикову.
Но Меншиков по царскому тону уже понял, что разноса не будет, и потому ответил с твердостью:
— А твоим же указом, государь, я над своей командой волен! Аль я не полный генерал от кавалерии? Да и принцу в адъютанты не старичок какой-нибудь нужен, а самый что ни на есть боевой офицер.. Принц у нас горячий, пылкий, а этот молодец его вдругорядь под Головчином спас. Принц сам драгуна к награде представил, да за Головчино никому награды не вышло, вот молодец, чаю, и заскучал, уходить от принца собрался!— Меншиков весело подмигнул Роману.— А потом, сам рассуди, государь, где я найду боевого офицера, который по-немецки свободно кумекает? Да их у меня днем с огнем не сыщешь. Разве что Гаврила Иванович Головкин из своей иностранной конторы какого-нибудь старца пришлет! И то, каюсь, не усмотрел, что сей молодец в охотники записался. Немедля верну его к принцу!— И Меншиков добавил с веселой ехидцей:— У господина поручика принц наш отменные уроки русского языка берет. Вечор сам слышал, как его высочество лаялись с интендантом: ну совсем по-нашему, по-природному!
Петр хохотнул от шутки, весело положил руки на плечи Романа и с высоты своего роста пробасил:
— А ведь светлейший прав! Толмачи в конторе Гаврилы Ивановича Головкина имеются, да вот боевых офицеров там нет. А принц у тебя боевой, ученый. Нам сейчас такие генералы вот как нужны! Под Головчином кто голову не потерял, прикрыл Могилевскую дорогу арьергардом? Твой принц! А ты сию голову спас, — за то честь тебе и хвала, и будет награда! Выучишь немца природной речи — тогда и в полк! Да не поручиком,— Петр поднял в улыбке котовые свои усики.— За Канифера и за принца получишь чин ротмистра!— И, обратись к Меншикову, уже приказал властно:— А в поиск сего молодца не пускать! Мне принц для совета потребен, а какой из него советчик без толмача?
Так снова .переменилась судьба Романа. И хотя капитанский чин радовал и товарищи поздравляли, а все было жаль, что не пришлось вернуться в родной полк.
После смотра охотников Петр взбежал на крыльцо, зябко поеживаясь, но веселый и довольный: такой бодростью и отвагой веяло от этих молодцов, шедших в опасный и трудный поиск по доброй воле. Особо же ободрило, что охотников таких в армии было много, и, следовательно, когда генералы докладывали, что полки рвутся в бой, они докладывали ему чистую правду. Петр снова сел за стол, подвинул чернильницу. Надобно было писать протест в Лондон по делу об аресте графа Матвеева. Возможно, оттого, что писал письмо после смотра офицеров-охотников, письмо английской королеве Анне вышло достойным (было не раздраженным и не робким, а именно письмом государя, правившего целой частью света):
«Мы не можем не передать, с каким неудовольствием и удивлением мы узнали из письма. Андрея Матвеева, нашего посланника при Вашем дворе, что его, после прощальной аудиенции у Вашего Величества, остановили в Лондоне посреди площади, как вора».
Петр задержал перо и подумал: хорошо, что письмо сие он пишет не в слепом запале и ярости, которая охватила его при нечаянном известии об аресте Матвеева, у которого изорвали платье, избили слуг, сломали карету. В запале, повинуясь лишь слепому чувству, Петр мог бы, пожалуй, и пресечь отношения с Англией. Но в том-то и дело, что он был не частным лицом, а главой огромного государства, ответственным за судьбы оного. Порывать отношения с Англией в тот момент, когда шведы стояли у границ России, было нельзя, никак нельзя! Ведь вся основная торговля с Европой велась в эти годы войны через Баренцево и Северное моря, а в последнем господином был флот ее величества. Но вот о международном праве напомнить англичанам было можно, и напомнить следовало: «По международному праву... следовало бы строго наказать виновников подобного насилия, даже в случае, если бы оно было произведено против частного лица, не имеющего звания посланника. Но всего гнуснее то обстоятельство, что, когда упомянутый наш посланник своими криками привлек несколько человек, которые хотели освободить его из рук оскорбителей... власти распорядились отвести его в тюрьму... под тем предлогом, что он должен купцам 50 фунтов стерлингов...— Петр саркастически усмехнулся. Да, невысоко же котируется Россия на лондонской бирже, ежели требуют с русского посла столь ничтожную для его ранга сумму, да еще до истечения срока кредита! И уже раздраженно продолжал: — Посему, так как это преступление, никогда до сих пор не совершавшееся против особы посланника, особенно при дворах, где долженствует соблюдаться международное право,—«представляю,— мельком подумал Петр,—как в сем месте вытянется лицо сэра Витворта, великого воителя за соблюдение принципов права», — оскорбляет наше величество, мы вынуждены просить у Вас удовлетворения, равносильного оскорблению,— приказать подвергнуть самой строгой каре виновников и их сообщников, которые, по-видимому, хотели этим насилием разорвать старинные связи, существующие между нашей и вашей державой.—И подписал: — Дано в лагере при селе Соболеве, 17 сентября 1708 года. Петр».
Через два дня пришло важное сообщение от капитана Волкова, возглавившего отряд охотников. Бравый семеновец дошел со своим отрядом до Орши, по шведов там не нашел. Тогда он переправился через Днепр и в деревне Тулиничи в конном строю побил шведских фуражиров, грабивших деревню, и взял пленных. От них и дознался, что Левенгаупт скорым маршем идет к Днепру и собирается переправиться через эту реку. При этом известии, не собирая воинского совета, Петр свернул лагерь у Соболева и поспешил наперехват шведам. Проводником летучего корволанта вызвался быть еврей-маркитант, незадолго до того прибывший в русский лагерь с обычным своим нехитрым товаром: пуговицами, ремешками, гнилыми нитками и конечно же крепко разбавленной водкой, кою маркитант именовал не иначе как гданьской. Маркитант этот, как потом вспоминали, сам, без вызова, явился в русскую штаб-квартиру и смело заявил, что был недавно за Днепром в лагере Левенгаупта и может привести русских к тому лагерю.
— Похоже, что маркитант правду бает, мин херц! А что проводником сам вызвался идти, так и то понятно — хочет получить изрядную мзду!— доложил Петру Меншиков, проводивший допрос, и мнение его было решающим.
Ведомый проводником летучий корволант двинулся к переправам близ Орши. И Меншиков, и царь столь доверились проводнику, что им и в голову не пришла мысль, что он подослан шведами, получив в задаток сотню золотых рейхсталеров от самого генерала Левенгаупта, обещавшего маркитанту в случае успеха передать еще тысячу золотых. Ни царь, ни Меншиков не ведали, что в тот самый момент, когда проводник бодро вел их к переправам близ Орши, гораздо южнее, вниз по реке, у Шклова, Левенгаупт уже переправил свои обозы и спокойно перешел на левый берег Днепра. Меж тем, уверяемый проводником, что шведы все еще на правом берегу, Петр сам распорядился начать переправу и передовой полк драгун перешел у Орши на правый берег Днепра. Казалось, хитроумный план Левенгаупта удался и, уйдя на правый берег, русские окончательно затеряют и самый след шведов. Но тут воинская фортуна переменила свой лик и послала Петру удачливый случай. Случай тот явился в лице некоего пана Петроковича, восседавшего в дрянной одноколке. Впрочем, пана Петроковича, кроме двух его холопов, никто из соседей и не почитал паном, поскольку Петрокович самолично и пахал, и сеял, и справлял всю остальную крестьянскую работу, как обыкновенный мужик-белорус. И, как все белорусы, Петрокович ненавидел шведских воителей, почитай восьмой год беспощадно грабивших белорусскую землю. Не далее как неделю назад на двор самого Петроковича явились шесть шведских рейтар, свели со двора лучший скот, забрали все сено и оставили взамен бумажную расписку от имени генерала Левенгаупта. С этой распиской он, Петрокович, и пустился на поиски шведского генерала и нашел его войско у самого Шклова, где шведы переправлялись через Днепр. При виде расписки шведские караульные офицеры только рассмеялись, к Левенгаупту его не допустили, и он, Петрокович, отлично понял, что шведскому слову грош цена. И вот теперь он едет в Оршу, дабы записаться в отряд пана Корсака, который, говорят, бьет этих треклятых шведов в хвост и в гриву!