Перунов век. Мировое древо
Шрифт:
Во время завтрака Георгию доставили какие-то письма. Он бегло прочёл их, извинился и ушёл в кабинет. «Дедовский» – так он называл его по привычке. Если до этих писем он пытался держаться и храбрился, то сейчас разом сник, но никому не сказал ни слова. Людмила с расспросами не полезла, решив, что, когда друг захочет, то сам всё расскажет. Княжна же старалась не отходить от Лизы, которая всё ещё не желала общаться с братом.
На церемонии прощания они встали рядом, но так и не сказали друг другу ни слова. Свою утрату они встречали гордо и поодиночке, не понимая,
Людмиле тоже было нелегко. Она хорошо знала Антона Григорьевича, знала и то, что он никогда не оставлял её семью. Приезжал на остров, даже в то нелёгкое время, когда от отца отвернулись все. Князь Велеславский признал внука в смышлёном мальчишке с Буяна, и каждый раз, сделав подарок Лизе, не забывал и про дочь лучшего друга. Антон Григорьевич был частью её жизни: очень тёплой, сильной и значимой.
Не осознав по какой причине, Людмила поискала глазами Громова. На мгновение ей показалось, что где-то в толпе мелькнули его тёмные медные волосы, будто вспыхнувшие на солнце огнём. Но толпа сомкнулась, подалась вперёд, и рыжая вспышка пропала, растворившись в человеческом море.
Не хватало на этой многолюдной церемонии всего одного человека – лучшего друга покойного и отца Людмилы. Княжна Чернышёва знала, что дальняя дорога, да и сами похороны были отцу не по силам. Знала и то, что сегодня он обязательно проведёт прощальный обряд в поместье на их семейном капище. Но людям этого не объяснишь, они злы и поспешны в суждениях.
Когда они с Лизой подходили к помосту, Людмила услышала обрывки разговора двух местных пожилых дворян. Один был высоким и худым, с острым носом, при военной форме, но по годам, должно быть, уже находился в отставке. Второй – небольшого роста, круглый, гладкий. Всё в нём – от сверкающей на солнце лысины, до пуговиц на расстёгнутом пальто и ботинок на ногах – блестело. Девушка не знала их, или не могла вспомнить: не так часто чета Чернышёвых принимала гостей, а выезжала с визитом и того реже. Но от разговоров о её семье среди дворян это не спасало. Вот и сейчас, услышав свою фамилию в разговоре двух мужчин, Людмила замедлила шаг.
– Вы тоже не видите Чернышёва? – длинный был повёрнут к ней лицом.
Княжна отметила, что его острый нос, словно клюв хищной птицы, нависал над собеседником. А черты лица и форма придавали ему ещё большее сходство со стервятником.
– А вы считаете, что убийце положено приходить на похороны? – голос у обладателя грузного тела был высокий и визгливый, и никак не вязался с его комплекцией.
Княжна остановилась в нескольких шагах от беседовавших дворян. Ноги Людмилы отяжелели и отказывались подчиняться, словно по венам текла не кровь, а свинец. После слов Константина Андреевича она ожидала, что услышит подобные домыслы на похоронах Антона Григорьевича, но думать, что ты готов и быть готовым по-настоящему – совершенно разные вещи.
– Но дочка-то его здесь, – военный кивком указал на Людмилу. Со стороны выглядело так, словно он клюнул носом собеседника прямиком в лысую макушку.
– Что вы? Где? – гладкий попытался повернуться в одну сторону, затем в другую, но собственное тело мешало сделать полный оборот.
– Стойте, – военный стервятник поспешно схватил его за рукав, – она рядом, может выйти неприлично. Не смотрите.
Но гладкий всё же изловчился и обернулся к Людмиле.
– Ещё и с внучкой покойного. Никакого стыда, – лысый говорил тихо, но визгливый голос оставался звонким и высоким.
Людмила не знала, хотел ли он, чтобы его услышали, но приятного было мало. Княжне представилось, что она угодила пальцами в вонючую жижу, и теперь при попытке избавиться от неё, та навязчиво цеплялась к платью.
– Вы строги. Дети не отвечают за поступки отцов. Девочка, может, и не виновата, – стервятник смотрел прямо на неё и не мог не знать, что Людмила его слышит.
– Пусть болтают, – Лиза дёрнула княжну Чернышёву за руку.
– Я знаю, что это глупости. И мой отец…
– Они завидуют, вот и всё.
Подруга оставила Людмилу чуть позади и пошла прямо на парочку. Высокий мужчина успел отойти в сторону, а вот лысому повезло меньше. Тот стоял спиной и явно не ожидал, что по его сверкающим ботинкам пройдутся ножки Елизаветы Борисовны Велеславской в сапожках на каблуке. Грузный высоко подпрыгнул и издал звук, похожий на крысиный писк.
– Я такая рассеянная… Вам не больно? – Лиза очаровательно захлопала ресничками.
– Елизавета Борисовна, разрешите, мы выразим вам свои соболезнования, – первым пришёл в себя стервятник.
– Что вы! Такой день, мы всё понимаем, – подхватил гладкий.
По его лицу трудно было угадать, пытается ли он скрыть боль или эта маска печали связана с осквернением его прекрасных ботинок.
– Это вы нас простите, – стервятник распевался соловьём.
– Ваш дед – чудесный человек! – на маску отчаяния натянули сладкую улыбку.
– Вы были знакомы с ним? Странно, я совсем не помню вас в нашем доме.
– Мы с вашим…, – попытался выкрутиться стервятник, но Лиза не дала ему договорить.
– Не утруждайтесь. Мне нужно идти. Прощайте, господа.
Оставив в недоумении неприятных гостей, юная княжна Велеславская взяла Людмилу под руку и последовала на другую сторону помоста.
– Я тебе благодарна.
– Не люблю, когда наговаривают на моих друзей.
Среди общего гомона княжна Чернышёва ещё не раз слышала имя своего отца, но старалась больше не прислушиваться. Откуда всем этим людям было знать, насколько близкими стали друг для друга их семьи?
Не знали в толпе и другого. Утром в дом Велеславских приехала женщина из дома Чернышёвых. Раз уж блудная дочь пока не собиралась покидать своих друзей в эти непростые дни, служанка привезла сменные вещи для Людмилы и передала ей от отца небольшой свёрток для похоронного обряда.
Мирине было около сорока лет, она служила в доме Чернышёвых с рождения брата Людмилы. Работала в доме и саду. Всегда весёлая, что бы ни произошло, никогда не позволяла грустить себе и другим. Её любили цветы и животные. Если она занималась садом, то всё росло и расцветало, радовало сказочными сочетаниями аромата и цвета.