Первая просека
Шрифт:
— Ты эти думки бросай, Головаха. Делить нам с тобой нечего. Раз связались одной веревочкой, так уж давай тянуть до конца. Договорились?
Головаха протянул Захару сухую ладонь.
— Дай пять, кореш. Я стал почему-то опасаться тебя — не легавый ли, думаю?..
Как и всякий вор, Головаха был столько, же трусоват, сколь и жесток; он боялся Захара, но боялся и одиночества среди этой дикой природы. После объяснения он повеселел, ободрился и уже не зыркал глазами в сторону Захара.
А кругом был великий покой. Ни единый листок не
Поужинали затемно.
— Ну что, у костра или в шалаше будем спать? — спросил Захар.
— Я у костра, — ответил Головаха. — Только постелить травы нужно.
— Я тоже тут, потеплее будет.
Укрывшись пальто и, как всегда, зажав между коленями Захарово ружье, Головаха скоро успокоился.
Захар лег так, чтобы до приклада, можно было дотянуться рукой. Время от времени он ворочался, умащиваясь, и незаметно поглядывал на Головаху.
Давно уже погас костер, а Захар все прислушивался, ловил каждый шорох. Головаха спал беспокойно: он то и дело ворочался, вздыхал. Но вот стал дышать ровнее, наконец захрапел.
Захар в мыслях давно уже разработал план. Он решил дождаться зари, когда Головаха крепче уснет.
Летняя ночь коротка, но Захару она показалась вечностью. Он весь истомился, болел бок, на котором он лежал, не шевелясь, в удобной для броска позе. О чем только не передумал он за это время! Иногда им овладевал страх, в сознание прокрадывалась предательская мысль отказаться от своей затеи. Но нет, он и так зашел слишком далеко в своих неблаговидных делах. Если сейчас не изменить всего самым решительным образом, то потом будет слишком поздно.
К утру все тело Захара расслабло, отяжелело, глаза сомкнулись, и он не заметил, как уснул.
…И снится Захару дом с лабиринтом коридоров и комнат. Где-то в этом доме Настенька. Захар это знает, но никак не может найти ее. Ему указывают в глубь коридора, но там все новые комнаты, а Настеньки нигде нет. Он в отчаянии, он хочет видеть Настеньку и идет, идет куда-то в мрачную даль лабиринта. Откуда-то появляется Каргополов. Но почему он в шинели и буденовке? «А я теперь на твоем месте, в кавшколе», — говорит он. «А я Настеньку ищу, где она?» — «Да вон, видишь?» Захар приближается к ней по воздуху. «Так это же Любаша!» — «Ты ошибаешься, я Настенька, — говорит Любаша, — это только Любашино лицо и косы, а сама я Настенька».
Раздался всплеск воды, все куда-то исчезло. Захар с облегчением открыл глаза и тут же зажмурился: солнце уже поднялось из-за сопок, лучи его били прямо в лицо.
Неподалеку бултыхался в реке Головаха. Вот он поплыл, удаляясь от берега. Мысль пришла моментально — лучшего случая не дождаться! Где ружье? Ага, вон оно, на одежде! И затвор не вынут: видно, подействовал вчерашний разговор.
Дождавшись, когда Головаха отплыл подальше, Захар встал, спокойно подошел
Увидев Захара с ружьем в руках, Головаха медленно двинулся к берегу.
— Зачем взял ружье?
— Затем, что оно мое.
— Да я ничего, я просто так, — зачастил Головаха, заискивающе улыбаясь. — Я же хотел сегодня отдать его тебе.
— Раз хотел, тогда нечего спрашивать. Вылезай и одевайся.
Захар взял ружье на изготовку.
— Слушай, кореш, ты чего это?
— А того, что ты собирайся побыстрее да садись на весла.
— Ну что ж, на весла так на весла, — покорно согласился Головаха. — Может, пошамаем?
— В дороге «пошамаешь». Завтра к обеду чтоб пригнал мне лодку до стройки.
— Продаешь?
— Ты меня не купил! Побыстрее поворачивайся.
Захар еще никогда в жизни не испытывал такого прилива злости и решимости, как сейчас. Перед ним был коварный враг, за каждым его движением теперь надо зорко следить; может, придется не спать сутки, двое суток. Но это не пугало и не беспокоило его, он уже рассчитал наперед каждый свой шаг.
— Где финка? — спросил он Головаху. — Вынь и брось вот сюда, к костру.
Дрожащими руками тот вынул нож из кармана, кинул под ноги Захара. Захар отбросил его ногой подальше, отступил туда, держа ружье на изготовку, и только тогда нагнулся, поднял и спрятал финку в карман. По его команде Головаха собрал пожитки и отнес в лодку, отлил воду, потом развернул лодку кормой к берегу, а сам уселся на весла. Захар сел на корму, все так же держа ружье.
— Запомни, — спокойно сказал Захар, — при первой же попытке поднять весло или опрокинуть лодку получишь заряд без предупреждения.
— Не буду, кореш, только не стреляй, — расслабленно произнес Головаха. Воля Захара превратила его в жалкую тряпку.
— Держи не дальше десяти метров от берега, — приказал Захар.
Течение быстро несло лодку. К вечеру они прошли больше половины пути до стройки. Ночлег Захар выбрал на открытом песчаном берегу. По его приказанию Головаха натаскал кучу сушняка, разжег костер. Дождавшись, когда Головаха поужинал и улегся спать, Захар открыл банку консервов из собственных запасов, достал кружку и сахар и плотно поужинал.
И вот он сидит у костра, караулит каждое движение Головахи и думает. Жутковато, но за мыслями страх забывается. Как он скучает по друзьям, оставшимся там, на стройке, — по Каргополову, Гурилеву и… Любаше! Почему она не выходит у него из головы? Почему она вытеснила в мыслях Настеньку? Вот и сейчас ее милый образ — глаза, полные затаенного огня, нежный овал лица, гордо посаженная головка и пушистые русые косы, как все это бесконечно дорого ему, сколько во всем этом светлого, милого, так необходимого его душе! А Ваня Каргополов — был ли еще в жизни Захара друг, которого бы он так по-братски всем сердцем любил? И от них он хотел бежать…