Первая просека
Шрифт:
— Вы мне тоже нравитесь, Любаша. — Захар помолчал. — Наверно, нравитесь потому, что немного напоминаете Настеньку. А встречаться… Что ж, встречаться, наверное, не следует… А то, чего доброго, влюблюсь так, что Настеньку забуду… Будем просто товарищами, хорошо?
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Спустя два дня, под вечер, Ставорский вызвал Захара к себе. В кабинете кроме начальника был еще один человек — широколобый, в военной форме без петлиц. На столе перед ним лежал огромный желтый портфель из свиной кожи.
— Вот это и есть бригадир Жернаков, — кивнул на Захара Ставорский.
— Садитесь. — Тяжелым, холодным взглядом широколобый уставился на Захара. — Я следователь районной прокуратуры. Должен допросить вас. Товарища Ставорского прошу оставить нас, но из здания не отлучаться. — С этими словами он громко щелкнул замком портфеля, вытащил папку с бумагами.
Побледневший Захар сидел не шевелясь. Допрос начался с уточнения биографических данных.
— А теперь объясните, по чьему указанию и при каких обстоятельствах вы совершили преступление? Заранее хочу предупредить: признавайтесь чистосердечно, это зачтется вам при определении меры наказания.
Выслушав и записав показания, он решительно стукнул карандашом по столу, спросил надтреснутым голосом:
— Таким образом, вы отрицаете, что это диверсия и что лошадь была загнана преднамеренно?
— Да, я отрицаю, — твердо сказал Захар. Рассказывая о поездке на лесозавод, он успокоился, взял себя в руки. — Я требую вскрытия трупа.
— Вы думаете, это спасет вас?
— Уверен.
— Ну так вот, Жернаков, я никакой не следователь — это просто шутка. Попугал тебя маленько, думаю: посмотрю, как будешь себя вести? Я ветврач. Сегодня вскрывал труп, и вот достоверная причина гибели лошади: загнана. Пожалуйста, познакомься с актом.
Огорошенный столь неожиданным оборотом, Захар впился глазами в лист бумаги. Да, сомнений не оставалось: перед ним был акт, подписанный ветврачом Турбаевым, Ставорским и свидетелем Рогульником.
— А почему меня не вызвали, когда вскрывали?
— Ты что, ветеринар?
— Рогульник и Ставорский тоже не ветеринары.
— Ставорский присутствовал как начальник конного парка, а Рогульник — как свидетель. Ну, так что будем делать?
Захар не отвечал, нервно теребя буденовку.
— Я говорю, что будем делать? — повторил Турбаев, уставившись в лицо Захара.
Захар молчал, только на щеках двигались желваки.
— Ну, чего же ты молчишь?
— А что я могу ответить? — Захар поднял глаза. — Не знаю, что мне теперь и делать…
— Судить придется. Но вот, я думаю, как бы это дело замять? Человек ты молодой, и жалко, если в такие годы упрячут лет на десять. Как же это ты так неосторожно, а? А еще в кавалерии служил. Даже ума не приложу, как тебя спасти. Может, откупишься как-нибудь, а?
— Как это?
— Вот я и думаю: как? Можно бы следователю сунуть взятку, чтобы он прикрыл дело, но, кто его знает, не будет ли хуже? Или мне акт подделать: написать, скажем, что лошадь, мол, съела ядовитую траву, а?
Захар молчал.
— Если говорить обо мне, — продолжал Турбаев, не дождавшись ответа, — то я дорого с тебя не возьму. Мне до зарезу нужен комплект новой сбруи — хомут, чересседельник и хорошие ременные вожжи. Держу разъездную лошадь, а сбруя — срам, истрепалась до того, что стыдно надевать, вся из веревок. Может, организуешь один комплект, а?
— Организовать?.. — Захар с недоумением глядел на ветеринара.
— Ты, Жернаков, не прикидывайся! Как стемнеет, возьмешь мешок, пойдешь в амуничник, подберешь что поновее и принесешь мне на квартиру. И мы будем с тобой квиты.
— Украсть?! — Захар в испуге привстал.
— Зачем так вульгарно — «украсть»? Просто взять. Есть такое выражение: «Когда от многого берут немножко, это не кража, а просто дележка».
— Я лучше вам деньгами заплачу, — краснея, предложил Захар, — а вы на них купите…
Кажется, никогда в жизни ему не было так противно, до омерзения, до тошноты противно, как сейчас. Захар не верил в то, что конь загнан, и подозревал ветеринара в преднамеренной подделке акта.
— Чудак ты человек! — как ни в чем не бывало воскликнул Турбаев. — Если бы продавали, думаешь, я бы не купил? В том-то все и дело, что нигде не продают. Скоро дело дойдет до того, что не только сбрую крестьянскую негде будет достать, а и чашки-ложки придется самим делать, как в старину.
— А у нас на Дону и сейчас их делают сами, а сбрую у нас продают.
— Продавали. Теперь и на Дону не продают. Кони-то дома есть?
— Было два коня, в колхоз сдали.
— Силой, наверно, загоняли в колхоз?
— Да нет, дед сам записался. Сын деда, дядя мой, организовывал колхоз.
— Голодают, поди?
— Да нет вроде бы.
— Конечно, раз сам организовал колхоз, так он голодать не будет.
Лицо Захара стало хмурым.
— У меня дядя не такой…
— Все мы не такие, пока нужда не подопрет. Я бы, думаешь, просил тебя, если б не нужда?
Захар промолчал, хотя ему очень хотелось начать спор. Но спорить было опасно.
— Ну давай, давай думай, — твердил между тем Турбаев. — Дело твое не терпит. Либо надо ему ход давать, либо прикрывать.
— Нет, на это я не могу пойти. Я же комсомолец!
— Велика важность — комсомолец! Будто комсомольцы не воруют. Вон даже карманники есть.
— Возможно, но это уже не комсомольцы. Они только по списку значатся комсомольцами, а в душе это не наши люди.