Первое задание
Шрифт:
— Угрожаешь, свинья! А знаешь ли ты, что тебя ожидает?
— Знаю. Хорошего не жду.
— Сам виноват!
— Интересно! — протянул партизан и опять подмигнул переводчице. — Шутник твой начальник! Можно подумать, что это я к нему в гости пришёл! Скажи ему: незваный гость что на глазу ячмень, плюнуть на него нужно — иначе не избавишься!
— Грубишь, — угрожающе произнёс Шварц.
— А что мне, целоваться с вами?
— Храбрый! Ничего, мы тебе спесь собьём!
— Это вы умеете…
— Что посеешь, то и пожнёшь.
— Но не всегда жнёт тот, кто сеял, господин хороший, — произнёс партизан улыбаясь.
— Я тебя заставлю говорить! — в ярости закричал Шварц.
— А вот уж — дудки! Не заставишь! Слаб ты в коленках, господин комендант.
Стало очень тихо. Шварц взглянул на часы, но циферблата не увидел — так был взвинчен. Чтобы избавиться от неловкой паузы, переводчица по своей инициативе обратилась к арестованному:
— Комендант не желает вам ничего плохого. Вы должны отвечать на вопросы, а не грубить. Дерзость ни к чему хорошему не приведёт.
Парень усмехнулся как-то криво, неловко и доверительно сказал:
— Взял винтовку — стреляй! А попался — не кисни!
Наташе сделалось нехорошо. Она молчала, лишь кровь медленно оставляла её лицо, появилось головокружение, ослабели руки, ноги перестали повиноваться.
Майор Шварц заметил состояние переводчицы, сам подал ей стакан с водой, а арестованного приказал немедленно отправить в подвал.
У самых дверей парень обернулся. Его взгляд встретился со взглядом Наташи. Она не выдержала — опустила глаза.
— Ничего, милая Наташа, — сказал Шварц, — этот бандит получит по заслугам. Он ответит за свой ужасный поступок по закону военного времени.
Это заявление, по мнению коменданта, должно было восстановить утраченное Наташей хорошее настроение и успокоить её.
— Спасибо. Вы очень добры ко мне, — тихо ответила Наташа и благодарно посмотрела на коменданта.
Привычная обстановка, часовые в коридоре и у подъезда постепенно приводили самочувствие коменданта в норму. Присутствие Наташи тоже способствовало этому. Но Ганс, со свойственным ему великодушием, вызвал машину и отправил раненую переводчицу в госпиталь.
Наташа
Тихо звякнув щеколдой, Наташа закрыла за собой калитку и медленно пошла по дорожке к небольшому светлому дому. Вечерело, солнце уже скрылось за горизонтом. Полумрак постепенно перекрашивал всё вокруг в унылые тона.
Наташа коснулась руками ствола яблони и долго стояла, глядя на уходящий день. Вдруг прямо перед собой она увидела светло-сизую птицу, название которой, как ни силилась, припомнить не могла. Казалось, птичка эта пришла сюда из детства, из большого подмосковного села… Вот зелёная широкая поляна — это выгон. С одной его стороны стоит одноэтажная, будто вросшая в землю, большая школа. Вокруг школы заросший сад. Невдалеке приютилась старенькая кирпичная церквушка. Двор вокруг неё покрылся одичавшей вишней. До сей поры помнит Наташа терпкий, неповторимо сладкий вкус маленьких переспелых чёрных вишен-поклёвок и прозрачного липкого клея, застывшего на хрупких вишнёвых веточках. Церковь давно заброшена и постепенно разрушается, паперть проросла подорожником и буйной крапивой. За садами, внизу, блестит большой пруд, покрытый осокой, кугой и жёлтыми пахучими кувшинками. А дальше опять сады, поля и лес. Подмосковный лес — самый красивый лес на свете!..
Иван Фёдорович встретил Наташу доброй отцовской улыбкой и неизменным вопросом:
— Ну как?
— Всё в порядке, — устало ответила она.
— Не могу больше, противно всё, боюсь сорвусь!
— Ну, ну, Наташенька, что с тобой?
— Нет больше сил…
— Вот так здорово. Да ты сама не знаешь, какая ты сильная!
— Нет, я слабая и так их всех ненавижу! Особенно этого самодовольного Ганса.
— Вот и попалась: ненавидеть может только сильный человек.
Иван Фёдорович старческими, негнущимися руками обнял Наташу и поцеловал её в затылок. Хорошо Наташе рядом с Иваном Фёдоровичем. Проходят страхи, появляется вера в свои силы, надежда на будущее. И сразу же рождается мысль, что там, в комендатуре, среди своих смертельных врагов она испытывает чувства человека, который стоит на голом каменном утёсе у всех на виду. Со всех сторон пронизывает ветер, но укрыться от него и от злых людских глаз нельзя.
— О чём задумалась?
— Правду?
— Ага.
— Что бы я делала без вас?
— То же самое, — задумчиво ответил Иван Фёдорович. — Боролась.
— Но как?
— Обыкновенно. Ты — русская женщина, а она, когда нужно, умеет быть твёрже камня, крепче стали… — И вдруг Иван Фёдорович с тревогой спросил:
— А почему от тебя пахнет лекарствами?
— Пустяки… Перевязали в госпитале.
— Как это?
— Стреляли в коменданта, но, к сожалению, промахнулись.
— Что же ты молчишь? Куда ты ранена? Кто стрелял?
— Да не ранена я, — бодро ответила Наташа, — обожгло немного, пуля рядом прошла. Вот — у руки. Пустяки сущие.
Иван Фёдорович осторожно ощупал повязку на предплечье и, глядя в улыбающееся лицо Наташи, успокоился.
После ужина, как всегда, начался серьёзный разговор.
Подперев ладонью щёку, втянув голову в плечи, Наташа сидит в старом мягком кресле, спокойная, умиротворённая. Не упуская ни малейшей подробности, она шаг за шагом рассказывает о событиях прошедшего дня — о майоре Шварце, о странном, стрелявшем в него пареньке, о его безрассудной, дерзкой храбрости. Повествование печальное, но Иван Фёдорович видит жизнь и радость, которые наполняют Наташу.