Первое задание
Шрифт:
«Всё это не так уж страшно», — подумал Николай. Он быстро всухомятку позавтракал и, ориентируясь по компасу, пошёл на юг. Вскоре он вышел к небольшой реке, скрывавшейся в зарослях камыша, и повернул направо. Продираясь по буйным поселениям лозины и багульника, прыгая с кочки на кочку и проваливаясь в зыбком грунте, сплошь покрытом зеленовато-серым ковром росянки, обманчивой пушицы и цепкого плюща, Николай сбил дыхание, исколол руки и набрал воды в сапоги поверх голенищ. «Тьфу, чёрт!» — в сердцах выдохнул он, выбираясь на сухое место, под большой, развесистый дуб. «Так дальше дело не пойдёт, нужно спокойнее». Кровь маленькими упругими молоточками стучала в виски, на лбу выступила испарина. Николай упал в упор на руки, прислонился горячей щекой к влажной, холодной траве. Перед глазами медленно колебался на ветру высокий, тонкий стебелёк давно отцветшей красавицы льнянки с капелькой-росинкой на увядшем листке. Весёлый луч солнца бесцеремонно забрался в росинку, превратил её в крупинку алмаза, и она, прежде чем стать сизой дымкой утреннего тумана, сказочно засверкала всеми цветами радуги.
Где-то наверху короткими пулемётными очередями деловито, настойчиво застучал дятел и хором зацыкали синицы.
Николай отдохнул и двинулся дальше. Лес поредел, и сквозь опавшие кусты орешника показалась большая ровная поляна. Вдоль опушки блестела река. Хорошо накатанная просёлочная дорога резво выбегала из чащи на простор, но тут же, будто одумавшись, круто поворачивала вправо, через мост пересекала речку и неожиданно опять терялась в лесу.
Николай остановился в кустах и долго, внимательно осматривался. Всё казалось спокойным. Но через поляну он всё же не пошёл, а тихо, не спуская глаз с моста и дороги, направился вдоль опушки в обход. Вот и дорога, мост остался позади. Отсюда недалеко до места встречи с партизанами. Осторожно, готовый в любой момент укрыться в густом орешнике, Николай пошёл по обочине дороги, которая привела его к условленному месту — большому и глубокому оврагу, густо заросшему кучерявым боярышником.
Запахло гарью, по одному из склонов оврага, низко припадая к земле, наслаивался дым.
Мелькнул язык пламени. Возле костра Николай увидел высокий гладкий шест, на верхушке которого красовался старый кирзовый сапог. Это был условный знак. Свои!
Бургомистр и Таня
Иван Фёдорович Ерёмин — руководитель подполья, он же служащий продовольственного отдела городской управы, иногда на правах старого друга запросто заходил домой к бургомистру города Лесное. С Михаилом Петровичем Крыловым они долгие годы работали вместе. Ерёмин — директором школы, Крылов — преподавателем русского языка и литературы. Знали они друг друга хорошо. Крылов уважал Ерёмина за твёрдость характера, последовательность и смелость. Как раз некоторых из этих качеств самому Михаилу Петровичу всю жизнь не хватало. Он относился к разряду людей, про которых говорят, что они воды не замутят и никому никогда не сделают зла. Мягкий, вежливый, предупредительный — вот далеко не полный перечень достоинств, которыми он был наделён. Но сам Михаил Петрович и близкие люди знали, что главным его содержанием, определяющим все его поступки, было бесконечное, неодолимое чувство страха. Заползла эта отвратительная гостья в его душу ещё в раннем детстве да так и осталась там на долгие годы. Боялся Михаил Петрович всего, боялся постоянно и самозабвенно. Он презирал себя, мучился, но изменить ничего не мог.
Женился он по любви, но счастье продолжалось недолго. Жена умерла рано, после неё осталась дочь — Таня, внешне и по характеру очень похожая на мать.
Это было давно.
А сейчас, пуще прежнего замирая от страха, Михаил Петрович руководил городской управой, которая — он прекрасно понимал это — была лишь ширмой для сокрытия тёмных дел новых хозяев.
Правда, Михаил Петрович пытался отказаться от высокой чести, но на него прикрикнули, и он, проклиная себя, свой мерзкий характер и строгих начальников, согласился. Измученный вечным страхом бургомистр в свои пятьдесят лет выглядел почти стариком. Порой ему казалось, что он ощущает физически, как страх затягивает в душу своих верных спутников — смирение, эгоизм, равнодушие. Он осознавал глубину своего падения. Не было сил бороться, и, казалось, не к чему было жить.
Но был в его душе светлый уголок, в котором сосредоточилось всё, что было хорошего в этом человеке. В этом уголке царствовала Таня. Часто ночью Михаил Петрович, сдерживая рыдания, подолгу стоял над изголовьем дочери, всматриваясь в любимое, родное лицо.
Иван Фёдорович последнее время зачастил к Крылову неспроста: подпольщикам нужна была помощь бургомистра. Недавно за измену Родине был расстрелян бывший капитан Красной Армии Виктор Викторович Крылов — родной племянник Михаила Петровича. С его документами прибыл из Москвы для выполнения задания Николай Зорин. Пока он находился в партизанском отряде, Иван Фёдорович должен был подготовить Михаила Петровича, уговорить его, чтобы тот признал своего «племянника» и рекомендовал его немцам на работу в полицейскую карательную роту.
Задача оказалась не из лёгких. Сначала, узнав о деле, Крылов так перепугался, что дальнейший разговор с ним в этот вечер был бесполезен. Через двое суток Иван Фёдорович снова вернулся к этой теме, но получил категорический отказ. Это его озадачило — такого упорства от Михаила Петровича он не ожидал.
— Как-то странно ты себя сегодня ведёшь, — насмешливо сказал Иван Фёдорович. Его широкие плечи поднялись, выражая недоумение. — Уж не рассказал ли ты о нашем первом разговоре своим любимым хозяевам?
— Ты меня обижаешь, Ваня. Обижаешь и оскорбляешь. Ты-то прекрасно знаешь, что я не подлец.
— Откровенно говоря, я теперь в этом очень сомневаюсь. Докажи, что ты ещё не научился подличать. Я предоставляю тебе такую возможность, — сказал сдержанно Иван Фёдорович и бросил острый взгляд на друга, будто соизмеряя его возможности с той сложной и дерзкой необходимостью, которая должна лечь на его плечи.
— Кому я должен доказывать?
— Мне, нашим людям, а самое главное — себе!
— Это всё громкие слова, не больше, а в них у нас никогда недостатка не было.
— Нет, это справедливые слова.
— И справедливых слов много, но кто-то или что-то всегда мешает претворять их в жизнь. И вообще, многие научились говорить красиво, а делать добро они умеют, скромно выражаясь, несколько хуже.
— Что ты имеешь в виду?
— Хотя бы своего дражайшего братца. Говорил всю жизнь одними лозунгами, а сына воспитал мерзавца!
— Это же твой племянник!
— К сожалению… да!
— А чем ты лучше его?
— Что?! Ты понимаешь, что говоришь? И кто дал право оскорблять меня?
— Родина!
— Опять громкие слова!
Иван Фёдорович со злобой и даже ненавистью посмотрел в глаза Крылову. С языка уже готова была сорваться грубость, но он сдержал себя. Затем, тяжело сев к столу, так, что отчаянно заскрипел старенький венский стул, резко отодвинул настольную лампу в сторону, подчеркнув этим важность того, о чём думал, и сказал, стараясь казаться спокойным:
— Нет, милый мой, это не только слова. Ты обязан включиться в борьбу, иначе, ты меня извини великодушно, вся твоя жизнь теперь сильно попахивает предательством.
С необычной для его темперамента прытью Михаил Петрович вскочил со стула, удивлённо и вместе с тем как-то жалко посмотрел на Ивана Фёдоровича:
— Подожди, Ваня. Как у тебя всё это категорично. Я должен подумать… И вообще, почему именно я обязан ставить себя под удар? Тебе хорошо — ты один, у тебя никого нет, а у меня дочь. Я и о ней подумать должен!